— … все отлично понимаю. Бывало, еще мальчишкой, когдаиз нашего города уезжал цирк, я носился как сумасшедший и собирал миллионыафиш. Потом разводил кроликов, увлекался колдовством. Мастерил на чердакевсякие иллюзионы, а потом никак не мог их оттуда вытащить. — Он кивнулколдунье. — Помню, лет тридцать назад она и мне предсказала будущее. Нуладно, теперь хорошенько почистите ее и идите спать. А в субботу мы для неесоорудим специальный ящик.

Отец пошел было к выходу из гаража, но Дуглас тихонько егоокликнул:

— Пап. Спасибо тебе. Спасибо за обратную дорогу. Вобщем, спасибо.

— Вот еще, — сказал отец и вышел. Оставшись одни сколдуньей, братья поглядели друг на друга.

— Надо же, прямо по Главной улице так и прошагали всевчетвером — ты, я, папа и она! Другого такого отца на свете нет!

— Завтра пойду и откуплю у мистера Мрака все остальныеавтоматы, — сказал Дуглас. — Долларов за десять он их отдаст, всеравно ведь выкидывать.

— Ясное дело. — Том поглядел на старуху вкресле-качалке. — Ух ты, сидит совсем как живая. Интересно, что у нее тамвнутри?

— Тонюсенькие косточки вроде птичьих. Все, что осталосьот мадам Таро со времен Наполеона…

— И никакого механизма? Давай вспорем ее и посмотрим.

— Успеем.

— Когда же?

— Ну, года через два, когда мне будет уже четырнадцать,вот тогда и посмотрим. А пока я ничего не хочу знать, она здесь — и ладно.Завтра я примусь за дело и расколдую ее раз и навсегда. Когда-нибудь тыуслышишь, что у нас в городе появилась неизвестная красавица итальянка в летнемплатье, и все видели ее на вокзале, она купила билет в какую-то восточную странуи села в поезд, и все скажут, что в жизни не видали такой красоты, и все сразупро нее заговорят, и никто не будет знать, откуда она взялась и куда уехала… икогда ты про это услышишь, Том, вот тогда ты поймешь — это я нашел такие чары ирасколдовал ее и освободил. И тогда, значит, года через два, в ту самую ночь,когда уйдет ее поезд, мы с тобой поглядим, что там под воском. А раз ее ужездесь не будет, ясно, мы найдем внутри только мелкие винтики и колесики ивсякие тряпки. Вот так.

Дуглас осторожно приподнял восковую руку и стал двигать еюнад танцем жизни, над шалостями костлявой старухи смерти, над сроками, исудьбами, и сумасбродствами — рука чуть касалась их, постукивала по ним,шелестела потускневшими ногтями. Повинуясь каким-то скрытым законам равновесия,колдунья склонила лицо и поглядела прямо на мальчиков; немигающие глаза еесверкнули в ярком свете голой, без колпака, лампы.

— Предсказать тебе судьбу, Том? — тихо спросилДуглас.

— Давай.

Из широченного рукава колдуньи выпала карта.

— Том, ты видал? Одна еще оставалась, спрятанная — и,пожалуйста, она кидает ее нам! — Дуглас поднес карту к свету. —Ничего нет. Я положу ее на ночь в коробку со всякой химией. Завтра откроем, атам проступят буквы.

— И что же там будет написано?

Дуглас закрыл глаза, чтобы получше разглядеть слова.

— Там будет вот что: «Ваша покорная слуга и преданныйдруг мадам Флористан Марианн Таро, хиромантка, целительница душ ипрорицательница, сердечно вас благодарит».

Том засмеялся и тряхнул брата за плечо.

— Ну-ка, ну-ка, а дальше?

— Сейчас… И еще там будет сказано:

"Гоп-ля-ля! Тру-ля-ля!

Только дурак хочет умереть!

То ли дело плясать и петь!

Когда звучит погребальный звон,

Пой и пляши, дурные мысли — вон!"

И еще: «Том и Дуглас Сполдинги, в вашей жизни сбудется все,чего вы только пожелаете». И еще там будет сказано, что мы с тобой будем житьвечно, Том, вечно. И никогда не умрем…

— И все это будет написано на одной карте?

— Все-все, до единого слова.

В свете яркой электрической лампочки они склонились надтакой прекрасной и многообещающей, хоть пока и пустой, картой — двое мальчишеки колдунья, и горящие ребячьи глаза пронизывали ее и читали каждое непостижимоскрытое там слово, которое вот-вот, уже совсем скоро всплывет из своеготусклого небытия.

— Эй, ты, — чуть слышно сказал Том.

И Дуглас отозвался торжествующим шепотом:

— Эй, ты…

Под полуденными знойными деревьями негромкий голос тянул:

— … девять, десять, одиннадцать, двенадцать…

Дуглас медленно двинулся по лужайке на этот голос.

— Том, ты что считаешь?

— … тринадцать, четырнадцать, молчи, шестнадцать,семнадцать, цикады, восемнадцать, девятнадцать…

— Цикады?

— А, черт! — Том открыл глаза. — Черт, черт,черт!

— Смотри, кто-нибудь услышит, как ты ругаешься…

— Черт, черт, черт живет в аду! — крикнулТом. — Теперь придется начинать все сначала. Я считал, сколько разпрострекочут цикады за пятнадцать секунд. — Он поднял вверх своидешевенькие часы. — Надо только заметить время, прибавить тридцать девять,и получится, сколько сейчас градусов жары. — Он глянул на часы, зажмурилодин глаз, склонил голову набок и снова зашептал: — Раз, два, три…

Дуглас медленно повернул голову и прислушался. Где-то высоков раскаленном белесом небе дрогнула и зазвенела медная проволока. Снова иснова, точно электрические разряды, падали ошеломляющими ударами с потрясенныхдеревьев пронзительные содрогания металла.

— Семь, — считал Том. — Восемь…

Дуглас поплелся на веранду. Блаженно жмурясь, заглянул вприхожую. Через минуту опять медленно вышел на веранду и вяло окликнул Тома.

— Сейчас ровно восемьдесят семь градусов по Фаренгейту…двадцать семь, двадцать восемь…

— Эй, Том, ты слышишь?

— Слышу, тридцать, тридцать один! Убирайся! Два, три,тридцать четыре…

— Хватит тебе считать, в доме на градуснике сейчасвосемьдесят семь и еще лезет вверх, и не нужны тебе никакие кациды.

— Цикады! Тридцать девять, сорок. Не кациды! Сорок два!

— Восемьдесят семь градусов. Я думал, тебе будетинтересно узнать.