Но люди-то как раз и не попадались – как и следы присутствиячеловека. Шурф, оставшийся далеко позади, остался единственным напоминанием очеловечестве.

А в общем, было даже интересно – разнообразная таежнаяживность, ручейки с прохладной вкуснейшей водой, заросли малины. Если бы неежеминутный страх за свою жизнь, если бы не жуткое напряжение…

…На избушку наткнулись ближе к вечеру, когда солнце ужекасалось верхушек деревьев, но было еще довольно тепло. Она стояла в удобномместе, у широкого ручья, образовавшего совсем рядом с крылечком крохотнуюзаводь. Неказистая, с единственным застекленным окном, но крепко сбитая. Черезручей перекинуто широкое бревно, к нему с одной стороны даже приколочены грубосработанные перильца.

– Все, – сказала Ника, присев на крылечко и блаженновытянув ноги. – Я сегодня уже никуда не иду. Ночь скоро, а тут такиехоромы…

Эмиль после некоторого раздумья хмуро кивнул, прошел визбушку. Недолго повозился там, стукнул чем-то тяжелым, вышел, присел рядом сНикой и достал сигареты:

– Обеднел народ. Раньше в таких избушечках и крупа лежала, ипрочие макароны. Можно было супчик изобрести – печка там есть, – да вотзаправить нечем…

– Всухомятку проживем, – легкомысленно сказалаНика. – Как ты думаешь, долго нам еще брести?

– До самой смерти, Марковна, до самой смерти… – ухмыльнулсяЭмиль.

– Ну, индо еще побредем…

И оба вполне весело рассмеялись. На Вадима, как и прежде,никакого внимания. Ни взгляда в его сторону, ни словечка. «Ну ипрекрасно, – мысленно порадовался он». – Делайте все, что можете,дорогие мои, чтобы и вы для меня, когда придет в р е м я,стали некими абстрактными мишенями…»

Ника вдруг вскочила, подошла к маленькой заводи – довольноглубокой яме с чистейшей водой – осторожно попробовала ее пальцем:

– Слушай, а вода-то теплая!

– Ничего странного, за день прогрелась.

– Давай купаться?

– Все равно одежда грязная…

– Зато мы будем чистыми. Нет, давай купаться?

И, не дожидаясь ответа, сбросила одежду, соскользнула вводу. Отчаянно взвизгнула, притихла, стала плескаться. Невольно Вадим уставилсяна нее с вполне определенными мыслями – она была сейчас чертовски красива,развеселившаяся, в прозрачнейшей воде, сибирская русалочка, гурия – и наткнулсяна хмурый, враждебный взгляд Эмиля, смотревшего так, словно он и был законнымсобственником, а Вадим – наглым сторонним посягателем, вожделевшим без всякойвзаимности. Если и были все же сомнения насчет планов Эмиля на его счет,сейчас, после т а к о г о взгляда исподлобья, сомнениярастаяли. Он стал для них лишним. И Эмиль твердо решил его прикончить…

– Иди сюда! – позвала Ника.

Покосившись на Вадима, Эмиль принялся раздеваться. Однакооба ножа забрал с собой, воткнул их в бережок под водой. Встал на кромке,голый, аки Адам – эта сучка без малейшего смущения пялилась на него снизу –бросил Вадиму:

– Ты бы погулял в окрестностях? А то двигай в Шантарск своимходом?

– Куда ему… – звонко рассмеялась Ника. – Вадик, погулялбы ты, в самом деле… Пялишься, даже неудобно…

Никак она не могла оказаться в курсе Эмилевых планов, небыло у них времени такое обсуждать, но вслед за Эмилем стала относиться к«третьему лишнему», как к дерьму последнему. Это уже и не злило, но заставилотрезво, холодно подумать: еще пара дней, ид о з р е е т, стерва, спокойно будет смотреть,как Эмиль его режет…

Он встал, побрел в избушку, где не оказалось ничего интересного– неказистые прочные нары, где могут вольготно разместиться человек сполдюжины, такой же стол, нехитрая утварь, печка.

Сторожко косясь на дверь, прислушиваясь, извлек наган,проверил. Точно, Синий стрелял трижды. Три гильзы пахнут пороховой тухлятиной,капсюли пробиты. Четыре патрона в его распоряжении – хватит с лихвой, может,еще и останется… Нет, п о с л е наган нужно выкинуть,останутся патроны или нет…

Вышел на крылечко, глянул в ту сторону. Двое самозабвенноцеловались, стоя по пояс в прозрачной воде, так вкусно, так отрешенно вцепилисьдруг в друга, что скулы сводило от лютой ненависти.

Вылезли из воды, когда уже ощутимо потемнело. Ничуть нестесняясь свидетеля, стояли на бережку, как Адам и Ева до грехопадения, держасьза руки, смахивая воду свободными ладонями.

– Пошел бы ополоснулся. Воняешь, как не знаю кто, –бросил Эмиль.

– Не вижу смысла, – лениво отозвался Вадим. – Всеравно потом в грязные штаны влезать…

– А давай в грязное только завтра влезем? – повернуласьНика к Эмилю, накинула на голое тело новехонький пятнистый бушлат и, отставивлокти, пробежала к избушке.

Эмиль пошел следом, мимоходом кинув Вадиму:

– Чтобы я тебя в избе не видел. В сенях сиди, козел.Уяснил?

– А если охотники придут? – с равнодушным видомпоинтересовался Вадим. – Те, чья избушка?

– Тогда гавкай вместо собаки, – отмахнулся Эмиль искрылся в избушке.

Вадим откровенно ухмыльнулся. Удалось мягко и ненавязчивозаронить в сознание Эмиля незатейливую истину… Иными словами – выторговать себежизнь на сегодняшнюю ночь. Не решится убивать этой ночью, тварь. Будет помнитьо фразочке насчет охотников – а вдруг и в самом деле придут хозяева избушки,наткнутся на свеженький труп? Кто может предугадать заранее, придут они илинет? Есть еще извилины в башке…

Он не стал входить в единственную здешнюю комнатушку, сел вуглу, в крохотных сенях, стараясь не производить шума. Еще выставят подоткрытое небо, ночью там будет неуютно…

Зато супружница с бывшим другом нисколько не стеснялись.Эмиль, оказалось, во время кухонного грабежа успел запихать в карман плоскуюбутылку «Реми Мартин», и сейчас они там старались расположить на столе своинехитрые припасы так, чтобы получился красивый достархан. До Вадима долеталокаждое слово, каждый смешок – расположились-то в трех шагах от него. Он замер всвоем углу, временами курил, пряча сигарету в ладони – никогда еще неоказывался в столь глупом и унизительном положении, но на рожон не попрешь.

Вскоре, после нескольких изрядных глотков, приглушенныхсмешков и откровенной возни, скрипнули нары. Бесшумно встав, Вадим заглянул вкомнатушку, залитую белым лунным сиянием. Тела переплелись на подстеленныхбушлатах, в уши, в мозг прямо-таки ввинчивались удовлетворенные стоны, оханье,все сопутствующие звуки, он узнавал каждое движение Ники, каждый поцелуй,каждый стон и перемену позы. Все это было знакомо настолько, что появилосьдурацкое ощущение, будто он вдруг раздвоился и теперь их двое, один лежит нараспростертой Нике, впившись в ее губы, глубоко проникая резкими толчками,другой таращится, не узнавая двойника…

Он отпрянул, когда Ника простонала особенно громко, тягуче,расслабленно замерла. Достал наган, прижавшись к стене, положил указательныйпалец на спусковой крючок. «Оргазм, говоришь, сучка несчастная?» – ярковспыхнуло во взбудораженном мозгу.