лишь, что у Макара сработает «стопор», воля возьмет свое… И он не напьется до бесчувствия, как обычно…

Однако Макар на «стопор» надежд не возлагал, плеснул от души себе еще коньяка и щедро добавил полковнику Гущину. Вздрогнули!

Тогда Клавдий Мамонтов поднялся из-за стола, оставив их куковать с бутылкой, и отправился на второй этаж в детскую. Лидочка с Августой после вечерней ванны в пижамах занимались каждая своим делом — Августа, по обыкновению, что-то рисовала в своем планшете. Лидочка явно о чем-то мечтала — хранила тихий и загадочный вид. Сашхен сидел на мягком турецком ковре и баловался от души: кидался в Лидочку мягкими игрушками — бросил медвежонка, потом динозаврика. Лидочка не восклицала, как обычно, броски молча отбивала рукой, а динозаврика даже пнула тапкой в виде розового кролика с ушами. Сашхен сразу потянулся к Клавдию, словно подсолнух к солнцу. Заулыбался счастливо. И горничная Маша, приглядывавшая за ним, смущенно пробормотала:

— Ох и любит он вас. А уж как скучает… По отцу родному так не скучает, как по вас. Почаще бы вы у нас гостили!

— Может, вообще скоро перееду к вам, поселюсь здесь, Маша. — Двухметровый Клавдий нагнулся и взял Сашхена на руки.

— Шутите? — Маша, давно перешагнувшая пятидесятилетний рубеж, вспыхнула как девочка.

— Серьезно. Наймусь телохранителем к вам ко всем. Макар вроде не против. Еще надоем.

— Точно не разыгрываете меня? — Маша заполыхала пожаром надежды, сомнения и радости. — Ох, новость-то… А полицию свою как же тогда… службу бросите?

Клавдий молча обнял Сашхена, заглядывавшего ему в глаза.

— А полковника? Федора Матвеевича? — Маша вдруг растерялась. — А как же он без вас будет? Если вы из полиции уйдете?

Клавдий ей снова не ответил. С Сашхеном на руках уселся по-турецки на пол возле низкого детского столика, за которым рисовала Августа. И попросил ее показать свои новые рисунки.

Августа протянула ему планшет. Она изобразила какую-то абстракцию — так сначала показалось Клавдию Мамонтову: синий фон, на нем коричневое пятно и в центре его алые штрихи — словно блики огня, языки костра…

Сашхен ухнул, как совенок, дотянулся ручкой и… нажал на кнопку, выключил планшет сестры. Рисунок пропал.

— Лидочка, как успехи? — на пороге детской возник полковник Гущин — без пиджака, без галстука, в одной рубашке, ворот расстегнут.

За его спиной маячил Макар. Клавдий Мамонтов пригляделся к нему — вроде не вдрызг пьян, однако точно под градусом. И полковник тоже… Расслабились, называется… нализались…

— Very, very well[12], — Лидочка в задумчивой рассеянности ответила на своем родном языке — английском.

— Принц … жабенок-лягушонок сюда больше не заглядывал? — спросил Гущин.

Лидочка помотала светловолосой головкой — нет. По ее виду никто бы не догадался, что она лжет.

— Клавдий, а что все-таки за острова в заливе? — обратился Гущин к Мамонтову. — Есть смысл нам завтра сплавать туда, проверить?

— Нет никакого смысла. — Клавдий Мамонтов, удерживая одной рукой прыгающего как блоха Сашхена (тот уже тянулся и к Гущину «словно подсолнух к солнцу»), другой достал из кармана брюк мобильный, пролистал, нашел фотографии бронницкого озера, заливов и островков камыша. — Все, как я Еве описал сегодня. Ни спрятать там никого невозможно, ни яму выкопать.

Он показал фотографии залива и отмели Гущину.

— Ясно. Ты прав. — Гущин внимательно рассмотрел все снимки. — Слушай, у меня к тебе вопрос.

— Да, Федор Матвеевич.

— Мне начальник Бронницкого УВД намедни сообщил — ты рапорт написал на увольнение, его в кадрах оформляют…

— Да, он написал рапорт! Наконец-то! Имеет право! — пьяно воскликнул Макар. — И я лично очень рад. Он с нами теперь будет жить и нас охранять. За ним — как за каменной стеной. Клава — броня, и пушки наши крепки!

— Значит, уходишь из органов? — Полковник Гущин протянул руки, и Клавдий передал ему Сашхена. Тот сразу притих, заулыбался во весь рот и цепко схватил Гущина за ухо, бормоча восхищенно: «Иии! Уууаааххх!»

— Увольняюсь, Федор Матвеевич.

— А по какой причине, если не секрет?

— Не хочу больше служить в полиции.

— Почему?

— Вы причину сами не видите? Что кругом творится. Я всегда хотел уйти. С самого начала. И вот лопнуло мое терпение.

— Он не желает, — пояснил за друга Макар. — И я бы на его месте так поступил.

— Ты живешь, как в кино голливудском, на всем готовом, — оборвал его полковник Гущин. — Ты себя с Клавдием не равняй.

Клавдий Мамонтов внезапно понял — Гущин потому и выпил сейчас… из-за их разговора. «На сухую» такая беседа у него не пошла бы…

— А вы, Федор Матвеевич, не отговаривайте его. — Макар упрямо не сдавался. — Когда-нибудь спросят со всех: а где вы были, когда все это происходило? Что вы делали? Вот Клаве будет что ответить. Ему зачтется.

— А мне тоже будет что ответить, Макар. — Полковник Гущин крепко прижал к себе Сашхена. — Что мы хоть как-то боролись… Не отошли в сторону, не сбежали трусливо, а боролись с ненавистью, что внезапно окутала нас всех как тьма… Пытались хоть как-то ее преуменьшить — вот, пахали сутками, раскрывали убийства в Чугуногорске, в Бронницах… Делали, что должно.

Макар умолк. Клавдий тоже не спешил с ответом.

— Ты уже решил, как поступишь, да? — спросил его Гущин. — А мне какой дашь совет? Мне, у которого вся жизнь прошла в полиции? Словно и не было никакой другой жизни, кроме службы… Или скажешь и мне — брось все, увольняйся? Как Еве когда-то мать заявила — начни с чистого листа? В моем возрасте? Где он — мой чистый лист?

— Я не знаю, Федор Матвеевич, — честно ответил Клавдий Мамонтов.

— И я не знаю, вот в чем штука. — Полковник Гущин с Сашхеном на руках повернулся, понес сам малыша в его детскую. — Ладно. И это переживем. Проехали, Клавдий.

Больше он с Мамонтовым о его решении уйти из полиции не заговаривал. А наутро — и он, и Макар протрезвели, и они все втроем отправились в Бронницкий УВД.

Туда снова явился следователь СК для допросов Костяна Крымского и Дарьи Лаврентьевой. Насчет Дарьи надо было что-то решать — отпускать ее из-под стражи или арестовывать. На каких основаниях?

И тут полковнику Гущину позвонили из Воскресенска.

— Ну что там с роддомом, узнали? — спросил он, включая громкую связь.

— Не роддом, а родильное отделение в больнице в Морозово, — доложил местный оперативник. — Только, Федор Матвеевич, никакого акушера-гинеколога Надежды Малявиной там нет.

— Нет?

— То есть в родильном отделении ее хорошо знают — она проработала там много лет. Потом ушла на пенсию. Она умерла.

— Умерла? — полковник Гущин слегка осип. — Когда?!