– Почему? – тихо спросил Арсеньев.

– Как почему? Любила.

– А Лисова?

– Тоже любила, – Маша улыбнулась, – и до сих пор любит.Обожает. Обидно, да?

– Еще бы, – вздохнул Арсеньев, – меня, например, так никтоникогда не любил и не обожал. Почему одному все, а другому фиг с маслом? Но явсе-таки не понимаю, в чем была конечная цель Лисовой? Вот она добилась, чегохотела, потратила на это лучшую половину жизни, свела с ума жену Рязанцева, чтосамо по себе почти невероятно. Но что она за это получила? Должность горничнойу его любовницы?

– Для нее это вовсе не финал. Тем более любовницы тожетеперь нет. Правда, в данном случае Лисова ни при чем. Тут поработал кто-тодругой. Ох, ладно, – Маша спохватилась и легонько шлепнула себя по губам, – мыоб этом пока говорить не будем.

– Да, не стоит, – согласился Арсеньев, – значит, высчитаете, что Лисова звонила в прямой эфир и в больницу. Зачем?

– Ну как же! Ее божество должно было срочно узнать правду овероломной любовнице, правду, снабженную неопровержимыми доказательствами. Еетак распирало, бедную! А что касается звонка в больницу, он, вероятно, сталвсего лишь продолжением долгой, многолетней игры. Чтобы свести человека с ума,надо как-то действовать. Мы уже знаем, что ей удалось инсценировать две попыткисамоубийства Галины Дмитриевны, и примерно представляем, каким образом. Думаю,остальные подробности сможем узнать завтра, в больнице.

– С таблетками и с веревкой на чердаке – да, – согласнокивнул Саня, – это могло быть инсценировкой. А с попыткой выброситься из окна?

– Тут много разных вариантов. Мы же с вами не присутствовалипри этом. Они серьезно поссорились, кричали друг на друга. Перед этим уже двепопытки произошли, и он подсознательно ждал следующей. Она могла встать наподоконник, чтобы поправить штору, да мало ли зачем? Он ведь сказал, что окнобыло закрыто, и она только дергала ручку.

– Но потом она не отрицала… – напомнил Арсеньев.

– Она устала отрицать. Она самой себе уже не верила. Вот,кажется, мы приехали, – Маша огляделась, – здесь, направо, второй подъезд.

– Завтра в девять я за вами заеду, – сказал Арсеньев, – увас есть будильник?

– Спасибо, я могу добраться сама, вон моя машина. Абудильник есть в телефоне.

– Можно, я все-таки заеду? Вы плохо знаете Москву,заблудитесь, тем более спать осталось совсем мало, вы еще не привыкли к разницево времени, – у Арсеньева опять запылали уши, он прирос к ступеньке крыльца истарался на Машу не смотреть.

– Конечно, будет лучше, если вы за мной заедете утром, –улыбнулась Маша, – я, честно говоря, сама хотела вас об этом попросить, но нерешалась. Вам ведь придется вставать на полчаса раньше. Ну спокойной ночи? –она стала набирать код на домофоне. – Да, мы договорились пока не касаться этойтемы, но все-таки я должна вам сказать. Просто не смогу уснуть, если не скажу,потому что буду все время об этом думать.

– О чем же?

– О “Фольксвагене-гольф” цвета мокрого асфальта. Передветровым стеклом брелок, скелет в кружевной юбочке. Передняя левая дверцазаедает, номер кончается на “МЮ”. Я видела эту машину сегодня, на стоянке возлездания Госдумы. Это машина Феликса Нечаева.

* * *

Григорьев свернул на свою улицу и сразу увидел, что на еговысоком крыльце, на верхней ступеньке, перед дверью кто-то сидит. Подойдяближе, он узнал Макмерфи. Это было почти невероятно. Билл сидел и читал газету.

"Вот и все, – отрешенно подумал Григорьев, – значит,“хвост” был, а мы с Кумариным и не заметили. Стареем. Ну ладно, рано или поздноэто должно было случиться.

Почему-то свой провал он представлял именно так. Макмерфи напороге его дома. Вроде бы все спокойно, а в доме уже обыск. Первые несколькослов, приветливых, с улыбкой, потом чуть более серьезно: нам надо поговорить,Эндрю.

Андрей Евгеньевич оглядел улицу. Никаких чужих машин, ничегоподозрительного. Только Билл в потертых голубых джинсах и мятой застираннойфутболке цвета хаки с крупной надписью “ГАРВАРД” на спине и на груди.

– Привет, Эндрю, – Макмерфи заметил его, помахал рукой иотложил газету. Ветер тут же подхватил ее и понес через низкую оградку, натротуар.

– Привет, Билли. Что-нибудь случилось? – Григорьев скользнулглазами по двери, по окнам. Дом выглядел пустым и спокойным.

– Ты где был? – спросил Макмерфи.

– В зоомагазине, – Григорьев улыбнулся широко, простодушно исчастливо, – вот, смотри!

Он уселся на ступеньку рядом с Макмерфи, поставил на коленисумку, приоткрыл ее. Внутри, свернувшись калачиком, спал белый котенок.

– Ого, ты все-таки решился? – тихо присвистнул Билли. –Неужели точно такой? И глаза голубые?

– Голубые, – кивнул Григорьев, продолжая улыбаться.

– Как же ты нашел его?

– Это он меня нашел, через газету, по объявлению. А вмагазин я ходил, чтобы купить для него все необходимое. Я уж успел забыть, какмного всего нужно маленькому котенку.

– Да, – кивнул Макмерфи, – сумка отличная. И вообще, я тебяпоздравляю. Как назвал?

– Конечно, Христофором, – Григорьев прикрыл сумку, досталсигареты, – знаешь, он бандит ужасный. Сейчас я его выгулял хорошо вПроспект-парке, он наигрался, наелся, теперь, надеюсь, поспит, даст нампоговорить спокойно. Так что случилось. Билли?

– Это я у тебя хотел спросить, Эндрю, – криво усмехнулсяМакмерфи, отворачиваясь от дыма.

– Спрашивай, – кивнул Григорьев.

– Зачем ты ездил к Маше домой?

– Она позвонила, попросила найти кое-что в ее столе иприслать по факсу в посольство. Макмерфи порылся в своей спортивной сумке,вытащил несколько листков с фотороботами и протянул Григорьеву.

– Вот это?

– Зачем спрашиваешь, если сам знаешь? – пожал плечамиГригорьев.

– Знаю, но не все, – Макмерфи показал бумажку с однойстрочкой: “Внимание! Брови, ресницы, зубы”, – объясни, пожалуйста, кто этотчеловек и что это значит?

– Долгая история, – вздохнул Григорьев, – может, зайдем вдом? Я кофе сварю.

В доме действительно было пусто и спокойно. Никаких следовобыска, ничего. Григорьев усадил Макмерфи в маленьком внутреннем дворике, подяпонской яблоней и стал варить кофе, отвратительный, жидкий, без кофеина.Котенок проснулся, вылез из сумки, выскреб оттуда лапой свою игрушечную мышь изанялся ею. Григорьев с подносом отправился во дворик, сел напротив Макмерфи ирассказал о лысом ублюдке, который когда-то напал на Машу.