и обычно состояли из трех частей. Как правило, в первой из них трактовались естественные основания пастырского служения, его всеобщность и божественное установление его в христианстве. Этому соответствовали вложенные частицы «Животворящего Креста» и мощей 40 мучеников севастийских (память 9 марта). По преданию, за непреклонное исповедание христианской веры они были осуждены пробыть ночь в озере, покрывшемся льдом при северном пронзительном ветре. Охранявший их страж видел небесные силы, возлагавшие на них венцы. И хотя тела мучеников были сожжены, удалось все же спасти их останки, которые были разделены по всей земле, чтобы каждая область получила от них благословение.

Во второй части таких наставлений говорилось о личности священника – каков он должен быть по своим качествам. В греческом синаксаре, составленном приблизительно в XII в., об Афанасии (память 18 января и 2 мая) можно прочитать следующее: «Говорю, что Афанасий и умерший жив, ибо праведники и по смерти живут». Здесь для нас важно слово «праведники», которым на церковном языке называли святых, пребывавших в земной жизни не в отшельничестве или монашестве, а в миру – в частности, ветхозаветных святых.[574] Тем самым патриарх ставил Сергия перед выбором: что важнее – индивидуальное спасение или общее? В первом случае надо было продолжать монашеский путь, во втором – вступать на дорогу пастырства.

Далее в подобных наставлениях следовали рассуждения относительно проповеди, священнослужения, уврачевания и пастырского попечения о душах пасомых. Преподобному-ченица Евдокия (память 4 августа), по сказанию о ней, была римлянкой, обратившей ко Христу немало язычников. Ее имя должно было напоминать о долге пастыря проповедовать евангельское учение среди еще непросвещенных язычников, которых было немало в пределах Русской митрополии.

В один день с Евдокией отмечалась память мученика Елевферия. Согласно его «Житию», он принял крещение и выстроил в своем имении церковь. Когда после этого он явился к императору, то причиной долговременного отсутствия выставил болезнь, излечение которой требовало чистого воздуха. Но один из слуг Елевферия открыл царю тайну его обращения в христианство и об устроении им церкви. Император, прибывший в имение Елевферия, лично обнаружил в его доме христианский храм, хотя он был устроен внизу, куда вел почти неприметный ход. Поскольку святой не захотел принести жертвы языческим богам, государь велел тут же отсечь ему голову. Так как митрополит Алексей получил мирское имя именно от святого Елевферия, патриарх этим напоминал Сергию о многолетнем отсутствии предстоятеля Русской церкви в литовской части его митрополии и необходимости священнослужения.

Преподобномученица Феодосия Константинопольская (память 29 мая) славилась даром исцеления от своего гроба. Так, по словам агиографа, некий юноша из Фригии, лишившийся употребления разума и ног, был принесен неизвестным ему человеком ко гробу святой и получил совершенное здравие. Другой юноша, упавший с коня, мгновенно исцелился после того, как, будучи полумертвым, был принесен к гробнице Феодосии и помазан елеем от лампады. Упоминанием ее имени патриарх прямо указывал на болезненное состояние литовской части Русской митрополии и выражал надежду, что эти раны будут исцелены.

Наконец, называя мучеников литовских (память 14 апреля), патриарх прямо ориентировал Сергия на то, что он должен осуществлять пастырское попечение не только в Северо-Восточной Руси, но прежде всего в литовских пределах.[575]

Подобного рода наставления не являлись чем-то необычным для того времени, поскольку в Средние века, как на Востоке, так и на Западе, церковные должности, особенно высшие, по воле светской власти часто занимались (нередко ради почестей и синекур) лицами светскими, отличавшимися чисто мирским образом жизни.

Тем самым видим, что, несмотря на определенные сомнения по поводу Сергия Радонежского как преемника митрополита Алексея, патриарх Филофей должен был согласиться с его кандидатурой. Определяющим в этом выборе стала тогдашняя политическая ситуация, требовавшая создания мощной антимусульманской коалиции.[576]

Фигура троицкого игумена, достаточно далекого от московско-литовских споров, судя по всему, устраивала и Москву и Литву. Патриарх Филофей, дав согласие видеть в качестве будущего главы Русской митрополии Сергия Радонежского, тем самым подтолкнул литовских и русских князей к сплочению в борьбе против татар. Об этом свидетельствуют весьма знаменательные сообщения Рогожского летописца под тем же 1374 г.: «А князю Дмитрию Московьскому бышеть розмирие съ тотары и съ Мамаемъ… Того же лета въсенине (осенью. – Авт.) ходили Литва на татарове на Темеря, и бышеть межи ихъ бои. Того же лета новогородци Нижьняго Новагорода побиша пословъ Мама-евыхъ, а съ ними татаръ съ тысящу, а стареишину ихъ именем Сараику руками яша и приведоша ихъ въ Новъгородъ Нижнии и съ его дружиною».[577] Одновременность ударов вооруженных сил Москвы, Литвы и Нижнего Новгорода против Золотой Орды во многом стала следствием напряженной работы византийской дипломатии, и в первую очередь патриаршего посла Киприана, сделавшего все возможное, чтобы сплотить столь разнородные силы в единый антитатарский союз.

Эти летописные свидетельства позволяют достаточно уверенно говорить о том, что патриаршая грамота была получена Сергием Радонежским летом 1374 г. К этому же времени следует относить и введение общежительного устава в Троицком монастыре.

Тот факт, что после предварительного согласия патриарха Сергий становился своего рода «нареченным» будущим митрополитом Киевским и всея Руси, резко усилил интерес к нему в верхах тогдашнего общества. Именно этим объясняется приглашение Сергия князем Владимиром Андреевичем Серпуховским в его стольный город для участия в закладке нового монастыря.

Сюжет об этом содержится в «Житии» Сергия, написанном Пахомием Логофетом. В первоначальном варианте труда Пахомия он очень краток, занимает буквально несколько строк и сводится к следующему. Князь Владимир Серпуховской пришел к Сергию и попросил основать в своем стольном городе монастырь. Преподобный «не облени-ся» (по выражению источника), пошел в Серпухов, выбрал место для обители «и начат основати цръкву близ града на Высоком въ имя Пречистыа владычица нашя Богородица честнаго еа зачатия». Новый монастырь с самого начала был основан как общежительный. По просьбе князя Сергий оставил в качестве игумена и строителя обители одного из своих учеников – Афанасия.[578] В вышедшей из-под пера того же Пахомия Третьей редакции «Жития» Сергия находим и другие подробности. Уточняется, что обитель была поставлена «близ великиа рекы Окы» (в ряде списков добавлено: «на реце именем Наре»), что ученик Сергия Афанасий был «мужь благоразуменъ», переписал собственноручно много «божественых писании». Также сообщается, что Сергий, оставив в Серпухове своего ученика, «възвратися с великою честию въ свою обитель», причем пешком: «обычяи бо имяше пешь ходити всегда», и что вскоре после этого «в мале времени… устроенъ бысть монастырь», из которого впоследствии вышли даже епископы.[579]

О дате основания монастыря Пахомий говорит неопределенно: «некогда», «въ время оно». Но установить