это происходило в такой семье, как их. Ведь они никогда не могли подумать о них плохо.

Гвен не давала повода.

Нейт только теперь понимает, что то, что он сделал – стоило сделать гораздо раньше. Намного раньше. И его единственная оплошность в том – что все это время он не понимал этого, зацикленный на Наре.

Он просто не обращал внимания, на все то дерьмо, что творил Питер. Нет, он конечно понимал, что то, что его мутузят за все подряд – не есть хорошо. Отчасти он это понимал хотя бы потому, что все предыдущие его тринадцать лет так никто не делал.

Не сказать, что его баловали, или их с Джи никогда не наказывали и всякие проступки спускали с рук. Нет, вовсе нет. Но их никогда не били.

Ни мать, ни отец.

Как-то раз отец наказал Нейта за то, что он совсем маленьким ударил Джи игрушкой. Но этот урок Нейт запомнил хорошо. Наверное, если бы его спросили, он бы сказал, что это было самое суровое, полученное им за все время, наказание.

Он бы не вспомнил про многочисленные порки Питера.

Но вспомнил бы про ту неделю, что ему запрещалось выходить из комнаты, без телефона и телевизора. Не потому, что это было жестоко – а потому, что действительно действенно.

И заслужено.

А побои Питера – просто жестоки. Но он не обращал на это внимания.

Все его внимание было сосредоточено на Наре. На ее вольности, необузданности, дикости. Вначале, когда он только узнал ее, как дочь Питера, его привлек сам такой образ жизни. Он верил, что раз Нара могла так жить – значит, Питер позволяет такие проделки. Значит, в этой семье достаточно свободы и Нейт тоже сможет так делать.

Поэтому первые побои он списывал на «извращенную» плату за свободу. Вернее, на аванс, так как к тому времени все еще лишь наблюдал.

Вскоре он понял, что ему не хватит яиц делать все то, что делает Нара – но нравится наблюдать. Нравится слушать ее рассказы обо всем, что она пережила. Обо всем, что попробовала. Обо всех ее приятелях, друзьях и дилерах.

А потом у них закрутилась интрижка.

И Нейту совсем отрубило мозги. Он был готов терпеть хоть ежедневные побои Питера, лишь бы быть рядом с Нарой. Жить бок о бок. Видеть ее каждый час.

И сейчас он злится на себя за это.

Было бы ради чего терпеть. Наре было плевать. Теперь он это понимает, хотя стоило догадаться еще раньше. С самого начала – ведь она этого никогда не скрывала. Он был интересен ей, пока был удобен. Как только делал что-то, что ей не нравилось – она с легкостью от него отказывалась.

А он оправдывал это поведение, как только мог, чтобы самому в своих глазах не выглядеть жалкой тряпкой. Он объяснял это и тем, что его просьбы подрывают свободу Нары, а это идет в противовес ее идеям. Он объяснял себе это тем, что она простая и беззаботная, а он зачастую бывает слишком душным, и это ее гнетет. Он объяснял ее регулярную холодность и отстраненность на деле искренними чувствами, которые она просто боится проявлять.

На деле – он просто был самонадеянным идиотом.

Все полтора года (они не сразу начали спать).

Он бегал за ней, как собачка – когда за ним самим бегала вся остальная школа, включая главную красотку из выпускного класса его старшей сестры – Шейлу Голдсмит. Он мог заполучить любую, но продолжал фанатеть по той единственной, которой не сдался.

Даже нельзя сказать, что он когда-то любил Нару.

Он просто был ей одержим.

Именно одержим. Он манила его настолько, что он забывал про все вокруг. Про себя, про побои, про учебу и баскетбол, был готов отменить встречу с друзьями, если ему предлагала пройтись Нара, был готов взять на себя любую ее вину, хотя она даже не благодарила за это (и не ценила, честно говоря).

Всю нелепость этой ситуации он окончательно понял пару дней назад, когда Питер приволок их от Боба.

Конечно, начало это доходить до него уже в самом доме Боба. Наводящие мысли стали наталкивать на иную связь поступков Нары с ее отношением, и разборки начались как раз-таки именно там, прерванные появлением Питера. Уже тогда он отказался спорить с отчимом на счет того, чтобы он не трогал Нару.

Он промолчал.

А потом тот притащил их в дом. Начал кричать, обвинять Нейта, совершенно уже ничего не говоря Наре. Нейт понимал, что дело идет к конкретным люлям, и решил, что не будет отмалчиваться. Решил, что больше не хочет отдуваться за Нару, которая этого даже не ценит.

– Это была ее идея – буквально выплюнул он тогда отчиму в лицо – это она решила бежать! Она собиралась это сделать в любом случае из-за того, что ты избил ее утром и когда мы ушли в школу. Она сама об этом сказала. Я просто согласился пойти с ней.

Нейт тогда чуть было не ляпнул «потому что боялся, что она станет трахать все подряд», но тогда бы у Питера возник логичный вопрос, а какое до всего этого дело Нейту.

Но и это признание его отчима нисколько не разубедило. Может, потому что он и не хотел разубеждаться.

А потом, потому что Нара никак это не подтвердила.

После того, как Нейт это озвучил, было около трех секунд тишины. Вполне достаточное время, чтобы подать голос Наре. Даже не заступиться за него, как сам Нейт то делал постоянно на протяжении двух лет – а просто признать, что это действительно ее вина.

Нет, она продолжила молчать.

Ни «за», ни «против».

И Питер воспользовался этим, как отрицанием вины.

– Ты, щенок, еще смеешь наговаривать на мою дочь? Она не треклятый подарок, но до тебя ей далеко! И я не позволю тебе стравливать нас друг с другом за спиной!

Что он говорил потом, Нейт уже не особо усваивал.

Он просто его бил. Сначала наравне с Нарой, и Нейт держался на ногах, даже пытался защищаться. Потом очередной ударил повалил его на пол (Нара, насколько он смог понять – нарочно грохнулась следом, чтобы отвести от себя остальное внимание) и Питер продолжать бить его уже там одного, не отвлекаясь на дочь. Нейт подозревает, что Питеру бы очень хотелось от души отходить его ногами, но тогда точность ударов не была бы стопроцентной и могли остаться гематомы.

А потом забежала Джи.