перепуга и похоти? Надо было бы тотчас же им приняться за совместное воспитание ужаса, порожденного ими: очеловечивать ужас.

Они же его раздували…[552]

Итоги дороманного вызревания ужасов в семействе резюмируются автором в одном предложении: «И раздувши до крайности ужас, поразбежались от ужаса; Аполлон Аполлонович – управлять российскими судьбами; Анна ж Петровна – удовлетворять половое влечение с Манталини (итальянским артистом); Николай Аполлонович – в философию <…>»[553].

Изначальная противоестественность мотивирует как психический склад, так и метафизическое самоопределение Николая Аполлоновича. Основные события романа, собственно, изображены как продукты работы деформированной души и отравленной мысли Аблеухова-младшего. Философ-трансценденталист с клубком «многообразнейших умственных интересов, перепутанных донельзя»[554], ведет непримиримую борьбу со всяким детерминизмом – онтологическим, природным, биологическим, социальным. Постепенно выясняется, что Николай Аполлонович пытается сбросить с себя, как змея слои старой кожи, не только все плотское, но все телесное, и все земное. Николай Аполлонович умудряется избавиться от едва ли не всех возможных человеческих отношений и едва ли не всех возможных социальных ролей. Чтобы очистить свое богоподобие от земных примесей, он проводит решительные операции: «<…> у себя в кабинете Николай Аполлонович совершал над собой террористические акты, – номер первый над номером вторым: социалист над дворянчиком; и мертвец над влюбленным <…>»[555].

Сблизившись (видимо, из личного метафизического интереса) с «одной легкомысленной партией» и взявшись поощрять ее терроризм рефератиками о ниспровержении всех ценностей, Николай Аполлонович перестает быть гражданином. «Вы – убежденнейший террорист, Николай Аполлонович»,[556] – с насмешкой, но не без основания напоминает ему Морковин.

Позабыв об университете, Николай Аполлонович перестает быть студентом. Он отрицает всякие обязанности, с утра никуда не спешит: «Два уже года Николай Аполлонович не поднимался раньше полудня»; «Кофе Николаю Аполлоновичу подавалось в постель»[557].

Возненавидев отца и совершив акт патрицидного обещания, Николай Аполлонович не желает быть сыном своего отца: «<…> Николай Аполлонович проклинал свое бренное существо и, поскольку он был образом и подобием отца, он проклял отца»[558].

Позабыв, за интенсивными занятиями мозговою игрой и играми красного шута, о матери, позабыв, как ее зовут, Николай Аполлонович перестает быть сыном своей матери. Семеныч ему докладывает о ее приезде – он не слышит, зевает. Семеныч докладывает вторично, барчуку в самое ухо:

– «Приехали-с!»

– «Кто приехал?»

– «Анна Петровна-с…»

– «Какая такая?..»

– «Как какая? <…> Матушка ваша…»

– «?»

<…>

<…> Вместо всякого удивления, сожаления, радости – Николай Аполлонович полетел вверх по лестнице <…>[559].

Предав доверчивого друга, Сергея Сергеевича Лихутина, Николай Аполлонович перестает быть другом:

<…> подпоручик Лихутин, разумеется, любил всех: но кого особенно он любил одно время, так это Николая Аполлоновича Аблеухова: ведь друг друга знавали они с самых первых отроческих лет: Николай Аполлонович был, во-первых, шафером на свадьбе Лихутина, во-вторых, ежедневным посетителем квартиры на Мойке <…> Но потом он скрылся бесследно[560].

Позабыв, в страхе перед своевольной бомбой, даже о Софье Петровне, Николай Аполлонович перестает быть влюбленным: «<…> Николай Аполлонович с изумлением окинул недавнее прошлое и нашел его просто неинтересным; там была какая-то дама с хорошеньким личиком; впрочем, так себе, – дама, дама и дама!..»[561]

Очистившись от основных природных и социальных свойств, превращавших его в человека – перестав быть половым существом, гражданином, дворянином, студентом, сыном, другом, влюбленным, – Николай Аполлонович остается только философом, чистым, с позволения сказать, разумом. Единственным – но серьезным – препятствием для превращения в чистое сознание остается его плотская оболочка. Николай Аполлонович не любит своего тела:

<…> человеческой единицею, то есть этою тощею палочкой, проживал доселе в пространствах Николай Аполлонович

<…>

– Николай Аполлонович в костюме Адама был палочкой; он, стыдясь худобы, никогда ни с кем не был в бане[562].

Он хотел бы отказаться от своего тела – но тело не желает расстаться с ним.

Как облик Елены Прекрасной в «Илиаде» Гомера предстает в виде отражения ее в глазах окружающих, так и Николай Аполлонович в «Петербурге» отчасти изображается через реакцию на него других персонажей. Прием один и тот же, но создает разные картины: если по реакции видящих Елену Прекрасную читатель должен был представить ее ослепительную красоту, то по реакции видящих Николая Аполлоновича – его неординарное уродство.

Николай Аполлонович – человек, в котором все должно быть отвратительно – и тело, и душа, и повадки. Вот что говорится о теле: «Преждевременно разложилась в нем кровь. Преждевременно она разложилась; оттого-то он, видно, и вызывал отвращение; оттого-то странной казалась его фигурка на улице». В большинстве случаев взгляд на Аблеухова-младшего сопровождается нелестным прозвищем: «уродище», «урод, лягушка», «ящер», «попрыгунчик», «настоящий ублюдок», «мешковатый выродок», «тарантуловое отродье», «удав», «ползучая гадина», «щенок и сопляк», «шелапыга», «хамлетист»[563]. Представляется даже естественным возненавидеть такое свое тело и желать избавиться от него.

Примечательна динамика образа: если в начале романа Николай Аполлонович изображается человеком, то по мере развития повествования он предстает, по словам рассказчика и в восприятиях персонажей, все более гротескным и все менее человекоподобным существом. Амбивалентная оценка его внешности, сложенной из двух половинок – гаденькой и богоподобной – меняется. Амбивалентность постепенно слабеет, и во второй половине романа в изображении превалирует уродливость: «<…> наклонял низко профиль с неприятным оскалом разорвавшегося рта, напоминая трагическую, античную маску, несочетавшуюся с быстрой вертлявостью ящера в одно согласное целое: словом, выглядел он попрыгунчиком с застывшим лицом». Если в начале белизна его лица смотрится мраморной и божественной, то затем то же лицо все чаще и чаще именуется восковым: «<…> откинулось восковое лицо, оттопыривши губы <…>»[564]. Николай Аполлонович, его внешность и движения, приобретает все более монстроподобные очертания; ближе к концу романа о нем уже говорится как о не-человеке: его бывший друг глядит на него, как «на небывалое заморское диво, которому место в кунсткамере (не в пролетке, не на проспекте – тем более…)»[565].

Мы знаем, что Николай Аполлонович, стремясь к превращению в чистую мысль, у себя в кабинете «проклинал свое бренное существо»[566], не любил свое земное тело, не любил свои по-человечески примитивные органы восприятия, не любил свое сердце – источник человеческих чувств, да и предпочел бы не иметь никаких чувств вообще. Борьба со своим бренным существом позволяет продвинуться на этом пути. В седьмой главе сообщается о состоянии Николая Аполлоновича последнего времени:

Он и ел, не как все, и любил, не как все; не как все, испытывал вожделение <…>

<…>

<…> и ведь вот, он по-странному ел и по-странному спал, вожделел, ненавидел, по-странному тоже… Так же странной казалась его небольшая фигурка – на улице… <…>

<…>

самые страстные чувства переживались им как-то не так, воспламенялся не так он, не по-хорошему, холодно[567].

Отрицание отрицания

«Для философа источником совершенства была Мысль: так сказать, Бог, то есть Совершенное Правило…»[568] Всеми силами отстраняясь от бренного мира, Николай Аполлонович совершает восхождение к Чистой Мысли. По мере восхождения он, подобно Софии, творящей земной мир по мере восхождения к абсолюту, на собственный аблеуховский манер пародийно творит вещи мира. Подобно Софии угождая и хаосу, и Совершенному Правилу, Николай Аполлонович материализует ступени самопознания своего существа (и мира) в виде амбивалентных низших творений. Впадая в дрему, он выпускает процесс из-под контроля, и тенденция становится очевидной: «<…> и ослабшая его мысль, отрываясь от тела, рисовала бессмысленно все какие-то дрянные, праздные, бессильные арабески»[569].

Несмотря на незаурядные достижения Николая Аполлоновича, он остается на полпути