– Сходить куда-нибудь было бы неплохо.

Уточнять эту туманную идею они не стали, но Харриет все медлила.

– Все-таки я заберу ваше извинение, – сказала она, переводя взгляд на заднее сиденье.

– Буду очень признателен. – Фрэнк вылез, обошел машину и достал книгодержатели. Передавая ей свое извинение, он чувствовал себя как взволнованный мальчик.

– Я хорошо провела время, – сказала она, – пусть это и неуместные слова.

– Только не для меня.

Он наблюдал, как она быстро идет к своей машине, и на том день закончился.

Но завтра… завтра – это пока лишь чудо в проектной стадии, распаковка подарка, выход на свободу из заключения.

Глава 22

Вайолет

Тюрьма старит. Сказывается даже одна ночь, а я провела их там шестьсот шестьдесят восемь. После встречи с Вики и тетей Пэмми я снова та, кем считала себя в тюрьме, – убийца, отнявшая жизнь у воспитательницы детского сада, а потом содеянным убившая и свою мать.

Другая я – та, которая ходила на ужин к Харриет, покупала кружевные трусики, получила работу в птичьей лаборатории, по уши влюбилась в ученого, познакомилась с общительными попугаями, которые не ведают, что я натворила, а если бы и ведали, то им все равно, – та я сгорела дотла, когда тетя Пэмми произнесла «нет ответа». Как будто Бог, где бы он ни был, не знает моего имени. Как будто Бог, когда тетя Пэмми каждый вечер молится, чтобы он указал путь к прощению, вопрошает: «Какая еще Вайолет?»

Поэтому я не прошу Фрэнка везти меня домой. Не приглашаю Фрэнка и Харриет зайти на лапшу с маслом и солью – это блюдо вроде бы не представляет собой ничего особенного, но я, похоже, довела его до совершенства. Почему я их не приглашаю? Потому что в этот момент, когда меня везут два беспричинно добрых человека, я та, тюремная, и зовут меня «Нет ответа», а таким не положено приглашать людей к себе на лапшу с маслом.

Вместо этого я прошу, чтобы остановили возле лаборатории, в надежде, что они подумают, будто у меня дела. Обязанности. Будто птицы без меня умрут. Пусть и без лабораторного халата, но я стараюсь соответствовать – держу спину прямо, хотя руки оттягивают сумка и книгодержатели. Я слышу, как позади урчит мотор машины Фрэнка, они с Харриет не торопятся уезжать, хотят «убедиться, что со мной все благополучно». Это свойственно людям их возраста, они сами так говорят про себя. И, если хотите знать, мне от этого невмоготу: после целого дня, когда они только и делали, что одаривали меня добротой, их даже не приглашают поужинать, но они все равно желают «убедиться, что со мной все благополучно».

Фрэнку бы лапша понравилась. Харриет сделала бы вид, что ей тоже нравится. Мне приятно, что я их хоть немного знаю. Пусть даже самую малость.

А фокус весь в соли: не слишком много, но и не слишком мало. Нужен верный расчет. Вероятно, вот что имеют в виду, когда говорят «приготовлено с любовью».

Здание не заперто, из аудиторий доносятся приглушенные голоса – идут вечерние занятия. У лифта длинная скамья, здесь в перерывах сидят студенты, и кого я вижу на ней, как не Троя. Не мимолетным видением из окна автобуса, а ударом под дых здесь и сейчас – встреча лицом к лицу. Так, наверное, чувствуют себя пассажиры, когда поезд слетает с рельсов.

– Привет. – Он встает. На лице ни намека на удивление.

– Ты что, следишь за мной?

Он пожимает плечами:

– Знаю, что ты работаешь наверху.

Я хочу проскользнуть мимо, но он ловит меня за рукав.

– Ну ты чего, Вайолет. Я тебя три года не видел.

Пару секунд уходит у меня на то, чтобы взять себя в руки и изобразить обычный разговор, притвориться, будто не думаю о взлетающей машине, о хватающей ртом воздух женщине, но я в полном шоке от того, что Трой крепко держит мою руку. Он хорошо выглядит, с сожалением отмечаю я. Эти его блестящие волосы. По-прежнему накачанный, футболка тесна.

– Ты ходишь на летние занятия? – спрашиваю я.

– Ну да.

Я забыла, какие у него глаза – темные, янтарно-карие и доверчивые, как у собаки, полный обман.

– Преподы здесь такой отстой, – говорит он.

– Я думала, ты у своего дяди работаешь.

– Он хочет сделать меня менеджером по закупкам, но сначала нужно получить диплом.

– Почему?

– Это все идея отца. Хитрость, чтобы заманить меня обратно в универ.

– Похоже, сработало.

– Да не особо. Курсовые я покупаю.

Похоже, он уверен, что это смешно. Трой складывает руки на груди, демонстрируя свои тупые бицепсы. Меня никогда особо не интересовали накачанные парни – слишком много времени они проводят у зеркала. Трою я этого раньше не говорила, но сейчас сообщаю.

Он опускает руки, взгляд становится сердитый.

– Твой босс знает, что ты сидела?

– Я не делаю из этого секрета.

– Наверное, его это возбуждает. – Трой обнажает зубы – судя по всему, он их отбеливает, небось воображает себя кинозвездой.

– Иди к черту, Трой.

Я наконец бросаюсь прочь, почти бегом. Коридор пуст, мой топот разносится эхом, можно решить, будто я напугана, но это вовсе не так.

Он кричит мне вдогонку, устремляясь следом:

– Эй, Вайолет, стой!

Я останавливаюсь:

– Чего тебе?

– Ничего. – Он хлопает пушистыми, как у девчонки, ресницами. – Прости меня, вот и все.

– Простить за что? За то, что не успели меня арестовать, как ты спутался с Беккой Фрай? За то, что сейчас оскорбляешь меня? Или за то, что ты просто скотина?

– Боже, Вайолет. Я просто попросил прощения.

Я трясу головой:

– Трой, твое имя было первым в моем списке посетителей. Даже выше маминого.

Разумеется, он никак не реагирует на это.

– Надеюсь, тюрьма тебя не испохабила. Честно, надеюсь.

– Что ты себе навоображал? Лесбийское изнасилование в душе?

Он хмыкает – ну да, именно это он и навоображал.

– Тюрьма – место скучное, глупое и душераздирающее. Там я чувствовала себя невидимкой, никем, в точности как с тобой. Так что, я бы сказала, тюрьма не испохабила меня больше, чем меня испохабили до нее.

На его лице появляется хорошо мне знакомое выражение «бэби, пожалуйста, бэби», и мне вдруг хочется от души впечатать ему кулак в челюсть.

– Я подумал, мы могли бы снова подружиться.

Он что, действительно, без шуток, это сказал? Когда-то его объятия были моим пристанищем, тело его – раем небесным. Какой же я была дурой, и как долго! Даже сейчас он, похоже, ждет от меня любви и жертвенности, не понимает, что у всего