– Ты худший из людей, которых я когда-либо знала. Соискателей хватает, но ты вне конкуренции. Ты не только ни разу не навестил меня, ты даже не появился в суде.

– Мне адвокат посоветовала не ходить, – блеет Трой, – а папа на нее уйму бабок угрохал.

– И она явно все окупила.

Звезде футбола не предъявили никакого обвинения – ни в том, что оставил место происшествия, ни в том, что напоил спиртным несовершеннолетнюю, ни обвинения в соучастия, ничего, да и я сама ни слова против него не сказала, несмотря на мольбы мамы, угрозы Вики и речь моего адвоката в день приговора.

Я подаюсь вперед, к самому его лицу, чувствую его пряный запах и, на секунду лишившись мужества, вдыхаю этот запах, и мой разум затуманивает воспоминание о пахнущих дымом волосах, потных телах, слившихся воедино, о смятых, пропитанных нашим запахом простынях.

Изгоняю воспоминание, повысив голос почти до крика:

– Сделай одолжение, дружище. Как увидишь меня в кампусе, притворись, что меня не существует. После трех лет практики тебе это не составит труда.

– Эй! – Он тоже переходит на крик. – Мне тоже, нахер, пришлось несладко.

Я прожигаю его взглядом.

– Слушай, Трой, а расскажи-ка, как несладко тебе пришлось.

– Ты сломала мне жизнь, Вайолет. Без шуток.

Я потрясена, я не нахожу слов, но он говорит серьезно. Лицо его мрачнеет. Я пытаюсь уйти, он хватает меня за руку. Опять.

– Ай. Отпусти.

– Какого черта ты села за руль?

– Ты велел.

– Ты же знала, что не надо, и все равно села.

Он прав. Я знала, что не надо, и все равно села. Хотела угодить ему, и Лоррейн Дейгл поплатилась за эту мою угодливость.

– Знаешь, чего я ни разу не сделала, Трой? – Я выдергиваю руку, во мне бушует ярость. – Я тебя не обвинила. Мой адвокат считал, что это ты меня заставил сесть за руль. Мой адвокат считал, что лучшая линия защиты – жалкая соплюшка, которую полностью контролирует ее парень. Он хотел построить защиту на том, как один мерзавец против моей воли вливал мне в горло спиртное и запихивал мне в рот колеса.

– Полная херня!

– Я ему так и сказала.

– Ты была за рулем. Ты!

– Да, я. Что не делает невиновным тебя.

– Ой, Вайолет, думаю, еще как делает.

– Мы оставили Лоррейн Дейгл в искореженной машине.

Он прищуривает свои красивые глаза.

– Она уже была мертва.

– Нет, не была. Признай правду.

– А ты та еще штучка, просто святая Вайолет. Типа, сама безупречность, да?

– Я поплатилась за то, что сделала.

– Я тоже поплатился за то, что ты сделала! – орет он. – Папа и дядя сбагрили меня в эту дыру, потому что я их достал. Да я из дома почти год не выходил. Если это, нахер, не тюрьма, тогда что это, по-твоему?

– У-у, дай подумать. А, знаю. Хуже тюрьмы. – Я тыкаю пальцем в его накачанную грудь. – Твоя мать не умерла от горя. Дядя взял тебя на работу. Бекка Фрай еле дождалась, чтобы запрыгнуть к тебе в койку. Своего папашу ты, может, и достал, но он по-прежнему заботится о тебе. И наверняка люди, встречая тебя, все так же пожимают тебе руку, вспоминая те два чемпионата штата. То, что ты называешь «тюрьмой», – это просто любящие тебя люди, которые желают тебе только лучшего.

– Что? – Он снова прищуривается.

– Тебя простили. Не притворяйся, будто это не так.

– Раньше меня уважали, а теперь – нет.

– Трой, ты просто играл в футбол. А не спасал сирот.

Теперь в его взгляде я улавливаю что-то иное, словно проступает истинная его суть. Я видела этот взгляд лишь пару раз, когда мы были вместе, и определила в категорию «не смотри».

– А сама-то ты кем себя мнишь, мать твою? Отвечай!

И тогда я расправляю плечи, выпрямляюсь, чтобы казаться как можно выше.

– Я человек, который пытается осмыслить свои ошибки. – У меня перехватывает дыхание от этих слов, потому что это правда, и от нее у меня ощущение свободы.

– Да ты просто зомбированная Библией дрянь со Стикни-стрит. А я был настоящий герой.

Он снова хватает меня за руку, едва не выбив моих книжных кошек, и я вдруг понимаю, что запах, который я приняла за запах парфюма, на самом деле алкогольный. Надо наконец признать, что мужчина, которого я сама выбрала, был алкоголиком, уже когда мы познакомились; был алкоголиком, когда мы встречались; был алкоголиком, когда я согласилась выйти за него; был алкоголиком, когда велел мне сесть за руль, и алкоголиком, когда орал: «Что ты наделала, что ты, нахер, наделала?» А я его выбрала.

Дверь аудитории приоткрывается, выглядывает женщина в очках с зеленой оправой:

– Здесь все в порядке?

– Нормально, – отвечаю я, выдергивая руку.

– Трой, – говорит женщина, – перерыв десять минут как закончился.

Я бросаюсь прочь, и на этот раз он за мной не устремляется. Добравшись до лаборатории, я понимаю, что задыхаюсь, но не оттого что неслась по лестнице через две ступеньки, а от злости и растерянности, захлестнувших меня после встречи с Троем, футбольной звездой ростом метр восемьдесят, который метил в профессионалы. Часть меня не испытывает ненависти к нему, напротив, жалеет, а еще одна часть – все еще любит.

Да. Я любила его.

Я убираю сумку и держатели для книг в шкафчик, на дверце которого миссис Роча оставила напутственную записку: «У тебя получится!!!» Обычные слова, дурацкий призыв, но записка вдруг пробивает брешь во мраке этого ужасного дня, и в ее свете будто растворяется теткино «нет ответа». Я надеваю свой запасной халат, хотя, строго говоря, я не на работе, и, застегнув его, становлюсь Вайолет, внутри которой прячется маленькая фиалка.

В Птичьей гостиной я нахожу студента третьей смены, того, с наружностью поэта-романтика, припав к ноутбуку, он что-то бормочет себе под нос. Птицы уже отправлены спать. На полтора часа раньше положенного. Услышав меня, они поднимают гвалт в своих клетках, накрытых накидками.

– Бада бинг, бада бум! – верещит Олли. Дурачок маленький.

Студент отрывается от своего ноута, скользит по мне взглядом, не находит достойной его интереса и снова утыкается в монитор.

– Почему они накрыты в половине седьмого? – спрашиваю я.

Парнишка изображает сожаление. Конечно, в первую очередь сожалеет он о том, что я приперлась, когда меня не ждали, но надеюсь, и о том, что неправильно поступил с птицами. Студенты вечерней смены дежурят в одиночку, и нам приходится целиком полагаться на них, надеяться, что они выполняют все как надо. Парень – буйная копна волос, тонкое лицо и