— Хулиан Каракс, — уточнил тот.

— Да, Хулиан Каракс, — удовлетворенно повторил донРикардо. — Мне нравится, как это звучит. А вот мой сын Хорхе.

Хулиан протянул руку, и Хорхе вяло, без особого желанияпожал ее. Его лицо покрывала благородная бледность, свидетельствующая о том,что мальчик был воспитан в этом кукольном мире. Хорхе Алдайя был одет в такиекостюм и ботинки, которые носили только герои столь обожаемых Хулианом романов.

Его высокомерный взгляд выражал смесь презрения и приторнойлюбезности. Хулиан улыбнулся ему открытой улыбкой, угадывая за напускнойпомпезностью и блеском одежд неуверенность, страх и пустоту.

— Правда, что ты не прочитал ни одной из этих книг?

— Книги — это такая скука!

— Книги — они как зеркала: в них лишь отражается то,что у тебя в душе, — возразил ему Хулиан.

Дон Рикардо Алдайя снова рассмеялся:

— Ну, ладно, я вас оставлю, чтобы вы получшепознакомились. Ты скоро поймешь, Хулиан, что Хорхе, несмотря на свою физиономиюизбалованного и заносчивого ребенка, не такой уж дурак, каким кажется. Должноже в нем быть хоть что-то от его отца, верно?

Слова дона Рикардо, словно острые кинжалы, вонзались в душусына, но тот, сохраняя хладнокровие, продолжал все так же любезно улыбаться.Хулиану, который уже раскаивался в своей последней реплике, стало жаль этогомальчика.

— Ты, наверное, сын шляпника, — сказал Хорхе безтени ехидства. — Мой отец в последнее время только о тебе и говорит.

— Вот так новость! Надеюсь, ты не воспринимаешь этослишком серьезно. Несмотря на физиономию сующего нос не в свое дело всезнайки,я не такой уж идиот, каким кажусь.

Хорхе улыбнулся ему. Хулиан подумал, что такой благодарнойулыбкой улыбаются только очень одинокие люди, у которых никогда не было друзей.

— Пойдем, я покажу тебе дом.

Они вышли из библиотеки и направились к дверям парадного входа,ведущего в сад. Проходя через зал мимо мраморной лестницы, Хулиан взглянулнаверх и заметил стройный силуэт, поднимающийся по лестнице, едва касаясьперил. Он вдруг ощутил, что буквально растворяется в этом видении. Девочке былолет двенадцать-тринадцать, и ее сопровождала низенькая розовощекая женщинасредних лет, должно быть нянька. Девочка была одета в голубое атласное платье,ее волосы были цвета миндаля, а белая кожа плеч и стройной шеи на светуказалась прозрачной. Она остановилась на верхней ступеньке и на мгновениеобернулась. В ту же секунду их взгляды встретились, и она одарила Хулианасмутной полуулыбкой. Нянька обняла ее за плечи, увлекая за собой, и они обеисчезли в глубине коридора. Хулиан опустил глаза и снова обнаружил присутствиеХорхе.

— Это Пенелопа, моя сестра. Ты еще с ней познакомишься.Она у нас немного тронутая. Целыми днями читает. Ладно, пойдем, я покажу тебечасовню в подвале. Кухарки говорят, что она заколдованная.

Хулиан послушно последовал за Хорхе, но земля уходила у негоиз-под ног. Впервые с момента, когда он сел в «Мерседес-Бенц» вместе с дономРикардо Алдайя, Хулиан понял, ради чего все это с ним происходит. Он столькораз мечтал о ней, об этой мраморной лестнице, о голубом платье и взглядепепельных глаз, еще не зная ни кто это, ни почему она ему улыбается. Мальчикивышли в сад, Хулиан позволил Хорхе Алдайя увести его к конюшням и тенниснымкортам, видневшимся за деревьями. Только тогда он вновь обернулся и увидел ее вокне второго этажа. Силуэт был едва различим, но Хулиан знал, что она емуулыбается. А еще он почувствовал, что каким-то неведомым образом она его тожеузнала.

Образ Пенелопы Алдайя, поднимавшейся по лестнице,преследовал Хулиана в течение нескольких первых недель его учебы в школеСвятого Габриеля. Этот новый мир имел и свою оборотную сторону, которая невсегда нравилась Хулиану. Ученики вели себя с надменностью и высокомериемпринцев крови, а учителя казались их послушными образованными слугами. Первый,с кем подружился Хулиан в школе Святого Габриеля, не считая, разумеется, ХорхеАлдайя, был мальчик по имени Фернандо Рамос, сын одного из школьных поваров. Вто время Фернандо даже не мог себе представить, что когда-нибудь наденет сутануи станет преподавать в тех же классах, где учился сам. Фернандо Рамос, которогобогатые ученики прозвали Поваренком и с которым они обращались как со слугой,обладал живым умом, но с трудом сходился с другими ребятами в школе. Егоединственным товарищем был весьма эксцентричный паренек, которого звали МикельМолинер, со временем ставший лучшим школьным другом Хулиана. Микель Молинерстрадал переизбытком ума и недостатком терпения. На уроках он, казалось,получал удовольствие, приводя в бешенство своих учителей тем, что оспариваллюбые их высказывания и утверждения. Он умело вовлекал их в диалектическиеспоры, проявляя при этом столько же изобретателъности и остроумия, сколькоядовитой озлобленности и цинизма. Другие ученики боялись острого языка МикеляМолинера, считая его существом иного рода, и в определенном смысле были недалекиот истины. Однако, несмотря на свой весьма богемный внешний вид и совсем неаристократичные манеры, которые Микель намеренно подчеркивал, этот мальчик былсыном богатейшего промышленника, сколотившего свое невероятных размеровсостояние на производстве оружия.

— Ты Каракс, да? Говорят, твой отец делаетшляпы, — сказал Микель Хулиану, когда Фернандо Рамос представил их другдругу.

— Для друзей просто Хулиан. А твой, говорят, делаетпушки?

— Он их только продает. Делать он не умеет ничего,кроме денег. Мои друзья, в которых я числю только Ницше, а в этой школе — моеготоварища Фернандо, зовут меня просто Микель.

Микель Молинер, казалось, был насквозь пронизан печалью. Онстрадал навязчивой идеей — одержимостью смертью — и проявлял нездоровый интереско всему, что с ней связано. Этой мрачной теме он отдавал почти все своесвободное время и талант. Его мать погибла три года назад в собственном доме врезультате странного несчастного случая, который какой-то бестолковый врачосмелился квалифицировать как самоубийство. Именно Микель обнаружил тело материв прозрачной воде на дне колодца в саду летнего особняка семьи Молинер вАрхентоне. Когда труп с помощью веревок вытащили на поверхность, оказалось, чтокарманы платья погибшей набиты камнями. Также нашли и письмо, написанное нанемецком, который был родным языком матери Микеля, но сеньор Молинер, так и непотрудившийся выучить язык супруги, сжег письмо в тот же вечер, не позволивникому прочесть его. Микель Молинер во всем видел лицо смерти: в сухой листве,в птенцах, выпавших из гнезда, в стариках, даже в дожде, потоки которого уносятс собой все без остатка. У него был необычайный талант к рисованию. ЧастоМикель часами просиживал за мольбертом, делая углем наброски, на которых всегдаможно было различить одну и ту же картину: силуэт какой-то дамы, терявшийся втуманной дымке пустынных пляжей. Хулиан считал, что это была мать Микеля.

— Кем ты хочешь стать, когда станешь взрослым, Микель?