Я почувствовал, как меня охватило нервное возбуждение, когдаона поставила меня на ноги. Она стояла, вглядываясь в мое лицо, а ее рукиуверенно лежали у меня на плечах.

– Благословенный Витторио, – сказала она. Затем,обхватив меня за талию, она поднялась в воздух, и мы пронеслись мимо сломанныхкопий, даже не прикоснувшись к их расщепленным древкам, и оказались в сумракесамой церкви. За окнами стемнело, и тени в затейливом, но благосклонном танцескользили вокруг отдаленного алтаря.

– Ох, моя дорогая, моя дорогая, – лепеталя. – Ты знаешь, как поступили ангелы? Ты знаешь, что они сказали?

– Поспешим, освободим узников, если хочешь.

Я почувствовал себя столь освеженным, столь исполненнымнеобыкновенной бодрости! Словно я вовсе не пережил всех страданий от этойнемыслимой, истощающей последние силы работы, как если бы эта война не изнуриламеня и полностью не надорвала мои силы, как если бы битва и затраченные усилиявообще не выпали мне на долю за эти последние несколько дней.

Я устремился с ней вместе в замок. Одни за другими мыраспахивали все двери, за которыми томились жалкие узники голубятни. Впереди скошачьей грацией спешила она, легко скользя по дорожкам под сенью апельсиновыхрощиц, мимо вольеров с птицами; она опрокидывала котлы с супом, она взывала кнесчастным, искалеченным и отчаявшимся, объясняя, что теперь никто более неудерживает их в неволе.

В мгновение ока мы оказались на высоком балконе. Внизу вполутьме я видел их жалкое шествие – длинную, извивающуюся линию, спускающуюсявниз с горы под пурпурным небом с восходящей вечерней звездой. Слабые помогалисильным; старики несли молодых.

– Куда они направляются, обратно в этот кошмарныйгород? Снова к тем чудовищам, отдавшим их на заклание? – Внезапно меняобуяла ярость. – Покарать – вот что следует сделать с ними.

– Позже, Витторио, еще есть время. Твои несчастные,унылые жертвы теперь свободны. Настал наш с тобой час. Пойдем.

Юбки темным вихрем обвивали ее ноги, пока мы летели,спускаясь все ниже и ниже, мимо окон, мимо стен… И вот наконец моим ногамудалось коснуться мягкой земли.

– О Господи Боже, ведь это та луговина, взгляни! –воскликнул я. – Я вижу ее так ясно в свете восходящей луны, такой онаявляется мне в сновидениях.

Внезапная нежность охватила меня целиком. Я обнял ее обеимируками, мои пальцы погрузились в ее волнистые волосы. Казалось, весь мирраскачивается вокруг меня, а сам я остановился навеки в этом танце с нею илегкий ароматный ветерок из рощи поет для нас, как если бы мы были связаны другс другом навечно.

– Ничто никогда не разлучит нас, Витторио, –проговорила она. Она оторвалась от меня. Она побежала впереди меня.

– Нет, подожди, Урсула, постой! – кричал я. Ябросился за ней, но трава и ирисы превратились здесь в слишком высокие густыезаросли. Это уже не столь походило на мои сновидения, но вдруг все вокругсловно ожило, до меня донесся запах зелени дикой природы, а деревья в лесныхчащах нежно шелестели ветвями на душистом ветру.

Я упал наземь, опустошенный, и цветы подняли головки по обестороны от меня. Я позволил красным ирисам смотреть сверху на свое устремленноев небо лицо.

Она опустилась на колени передо мной.

– Он простит меня, Витторио, – сказала она. –Он простит все в своем бесконечном милосердии.

– О да, любовь моя, мое счастье, моя прекрасная любовь,моя спасительница, Он простит.

Крошечное распятие крутилось возле моей шеи.

– Но ты должен сделать это ради меня, ты, позволившиймне жить, ты, спасший меня и заснувший, полностью доверившись мне, у изножиямоей могилы, ты должен сделать это…

– Что именно, моя любимая? – спросил я. –Только скажи, и я все исполню.

– Помолившись сначала, чтобы Бог придал тебе силы, азатем, воззвав к своему человеческому телу, к своему чистому, здоровому икрещеному телу, ты должен забрать из меня столько дьявольской крови, сколькосможешь, ты должен вытянуть ее из меня, и так ты сможешь освободить мою душу отэтого заклятия; она извергается из тебя рвотными массами, как то снадобье,которым поили в монастыре, которое не принесло тебе никакого вреда. Сделаешь литы это ради меня?

Я вспомнил о тошноте, о рвоте, струями вырывавшейся у меняизо рта в монастыре. Я вспомнил свою ужасающую невнятную речь и нахлынувшеебезрассудство.

– Ради меня, сделай это, – умоляла она.

Она легла лицом ко мне, и я услышал, как сердце билось у неев груди, словно птица в силке, и мне слышно было, как сильно стучит и моесобственное сердце, – никогда еще в жизни я не испытывал столь упоительнойслабости. Я ощутил, как сгибаются мои пальцы. На мгновение мне почудилось,будто они покоились на твердых камнях на этой луговине, будто тыльные стороныобеих рук отыскали твердые камешки, но тут я снова ощутил, что прикасаюсь ксломленным стеблям красных и белых ирисов. Она приподняла голову.

– Во имя Господа, – сказал я, – ради твоегоспасения я должен принять от тебя любой яд; я высосу эту кровь, словно изпагубной раны, как если бы тебя разъедала проказа. Дай мне ее, позволь вытянутьиз тебя дьявольские соки.

Ее лицо, склонившееся надо мной, было совершенно спокойно,такое маленькое, изящное, такое бледное.

– Будь смелым, любовь моя, будь смелым, ибо сначала мненужно освободить место для новой крови.

Она примостилась у моей шеи, и в мою плоть впились ее острыезубки.

– Крепись, осталось совсем немного.

– Еще немного? – прошептал я. – Еще немного.Ах, Урсула, взгляни вверх, взгляни на небеса и на ад в этом небе, ибо и сияющиезвезды, и раскаленные котлы с кипящей смолой – все это подвешивают там ангелы.

Но язык мой напрягся, и лишь бессвязные звуки эхомотдавались в ушах. Я погрузился в кромешную темноту, а когда поднял руку, мнепоказалось, что золотая сетка накрыла ее, и я смог увидеть где-то далеко-далекозапутавшиеся в ней пальцы.

Луг вдруг осветили солнечные лучи. Мне захотелось вырваться,сесть, рассказать ей:

– Взгляни, вышло солнце, а ты не почувствовала нималейшего вреда, моя драгоценная девочка.

Но нескончаемыми волнами меня пронизывала божественная,потрясающая радость, она разрывала меня, вздымалась из моих чресл, этабесконечная, великолепная радость.