– Сможет ли ад принять все это? – прошептал я инаклонился к ней столь близко, как только осмелился. Мне была невыносима мысльо том, что ее рука может подняться в таком же механическом жесте, какой я успелувидеть у других, что ее пальцы попытаются вцепиться, хватая пустое пространство,или о том, что у нее могут открыться глаза. Я не мог себе представить ничегоподобного.

Носки ее туфель слегка виднелись из-под края платья. Какизящно, должно быть, она ложилась на отдых при восходе солнца! Кто с усилиемопускал крышку этого люка, кто опускал эти цепи? Кто устанавливал эту западнюиз копий, механизм которой мне так и не удалось разгадать?

Впервые в этом полумраке я разглядел крошечный золотойвенчик на ее голове, плотно прилегавший к короне и прикрепленный мельчайшимизаколками к волосам так искусно, что его единственная жемчужина покоилась у неена лбу. Такое изящное, скромное украшение.

Может быть, и душа ее была скромной? Примет ли ее ад, каксможет огонь поглотить каждый изящный член ее тела, как осмелится солнцеопалить ее безукоризненно прекрасное лицо?

В чреве безвестной матери она когда-то спала и виделасновидения, и в руки безвестного отца отдали ее после рождения.

Что за трагедия привела ее к этой дурной, затхлой могиле,где головы ее сотоварищей медленно обгорали под воздействием терпеливого иравнодушного света?

Я обернулся к ним. Свой меч я опустил вниз, он покоился уменя на боку.

– Одному, я позволил лишь одному из них остаться вживых! – объявил я.

Рамиэль прикрыл лицо руками и повернулся ко мне спиной.Сетий продолжал смотреть на меня, но тряс головой. Мои личные хранители лишьпристально вглядывались в меня с обычным беспристрастием, как всегда. Мастемаглядел на меня, безмолвно, скрывая все, что бы он ни думал обо мне, поднепроницаемым выражением на лице.

– Нет, Витторио, – сказал он. – Как тыдумаешь, для того ли эта скромная стайка ангелов Господа помогла тебепреодолеть все эти препятствия, чтобы позволить жить хоть одному такомусозданию?

– Мастема, она любила меня. И я люблю ее. Мастема, онавернула мне жизнь. Мастема, умоляю тебя во имя любви. Я прошу тебя во имялюбви. Все остальное здесь выполнено во имя справедливости. Но что я смогусказать Господу, если убью и ее, которая любит меня и которую люблю я сам?

Ничто не изменилось в выражении его лица. Он продолжалсмотреть на меня с неколебимым спокойствием. И тут я услышал ужасающий звук.Это рыдали Рамиэль и Сетий. Мои хранители обернулись к ним в некоторомудивлении, а затем их мечтательные, нежные глаза снова с обычным выражениемустремились на меня.

– Безжалостные ангелы, – горько промолвиля. – Ох, но это несправедливо, и я сам знаю это. Я лгу. Я солгал. Проститеменя.

– Мы прощаем тебя, – произнес Мастема. – Ноты должен выполнить то, что обещал мне сделать.

– Мастема, можно ли ее спасти? Если она отречется…может ли она… остается ли ее душа по-прежнему человеческой?

Ни единого слова не услышал я в ответ. Никакого отклика непоследовало.

– Мастема, пожалуйста, ответь мне. Разве ты непонимаешь? Если ее можно будет спасти, если я смогу остаться здесь с нею, можетбыть, мне удастся заставить ее вести себя по-другому, я смогу спасти ее – ведьу нее доброе сердце. Она молода и доброжелательна. Мастема, ответь мне. Можноли спасти такое создание?

Без ответа. Рамиэль склонил голову на плечо Сетия.

– О, пожалуйста, Сетий, – умолял я. – Ответьмне. Может ли она быть спасена? Должна ли она погибнуть от моей руки? Чтостанется, если я останусь здесь с ней и вырву все дурное из нее с корнем, еепризнание, ее окончательное отречение от всего, что она вообще когда-либосовершила? Разве между вами нет священника, который смог бы дать ей отпущениевсех грехов? О Господи…

– Витторио, – послышался шепот Рамиэля. – Тычто же, залил свои уши воском? Разве ты не слышишь стенания узников, голодных,жаждущих? Ты даже до сих пор не освободил их из неволи! Или ты собираешьсясделать это ночью?

– Я могу выполнить это. Я все еще могу сделать это. Нокак смогу я оставить ее здесь в одиночестве, когда она осознает, что всеостальные погибли, что все обещания Флориана и Годрика оказались на делелживыми, что не существует ни одного способа вручить свою душу Господу?

Мастема, без малейшего изменения в выражении спокойногохладнокровного взгляда, медленно повернулся ко мне спиной.

– Нет! Не делай этого, не отворачивайся! – крикнуля.

Я ухватил его за шелковый рукав, под которым скрываласьмощная рука, и ощутил непреодолимую силу под этой тканью, под странной,сверхъестественной материей. Он взглянул на меня сверху.

– Почему ты не отвечаешь на мой вопрос?

– Ради любви к Господу нашему, Витторио! –неожиданно взревел он, и его голос заполнил весь объем склепа. – Неужелиты до сих пор ничего не понял? Мы не знаем!

Он вырвался от меня, насупив брови, во взгляде промелькнулгнев, а рука схватилась за эфес меча.

– Мы отнюдь не происходим из той породы, которойсвойственно что-то когда-либо прощать вообще! – прокричал он. – Мы несозданы из плоти и крови, и, если в нашем понятии есть Свет, они называют егоТьмой, и это все, что нам о них известно!

В ярости он развернулся и прошагал к ней. Я ринулся за нимследом, оттаскивал его за руки, но не смог удержать от задуманного.

Он резко опустил руку, не обращая внимания на ее сложенные вмольбе ладони, и стиснул пальцами ее тонкую шею. Ее глаза, ослепленные,уставились на него в неописуемом ужасе.

– В ней есть душа человеческая, – шепотом произнесон. А потом отдернул руку, словно не хотел прикасаться к ней, не мог вынестиподобного прикосновения, и отпрянул от нее, откинув меня в сторону, заставляяотступиться от нее, как и он сам.

Я разразился рыданиями. Солнце сдвинулось, и тени в склепеначали сгущаться. Наконец я отвернулся от нее. Полоса света над нами тускнела.Это все еще было роскошное, сияющее золото, но уже несколько побледневшее.

Мои ангелы все еще стояли в ожидании, собравшись вместе,терпеливо наблюдая.

– Я остаюсь здесь, с нею, – решительно произнеся. – Она скоро очнется. И я сообщу ей об этом, чтобы она смогла помолитьсяо Божьей милости.

Я понял сказанное уже после того, как вымолвил эти слова. Японял сущность произнесенного, только пояснив его: