– Я останусь с ней. Если она отречется от всех своихгрехов во имя любви к Господу, то сможет быть рядом со мной, и смерть придет, имы не пошевелим пальцем, чтобы ее ускорить, и Господь примет нас обоих.

– Ты полагаешь, у тебя хватит сил, чтобы такпоступить? – спросил Мастема. – А подумал ли ты о ней самой?

– Хотя бы столь малое я обязан сделать для нее, –отвечал я. – Я обязан. Я никогда не лгал вам, никому из вас. Никогда нелгал и себе самому. Она умертвила моего брата и мою сестру. Я сам томусвидетель. Несомненно, она убила и многих из моих родственников. Но она спасламеня самого. Она спасала меня дважды. Ведь убить просто, а спасти – сложнее!

– Ах, – вздохнул Мастема, словно я ударилего. – Это правда.

– И поэтому я останусь. Отныне я больше ничего не ждуот вас. Я знаю, что никогда не смогу выбраться отсюда. А быть может, и ей самойтакое не под силу.

– Не сомневайся, уж ей-то такое под силу, – сказалМастема.

– Не бросай его, – сказал Сетий. – Забери егоотсюда, даже против его воли.

– Никто из нас не может так поступить, и ты знаешь обэтом, – ответил Мастема.

– Хотя бы выведи его из этого склепа, – умолялРамиэль, – как если бы из пропасти, в которую он свалился.

– Но это вовсе не так, и я не могу.

– Тогда останемся с ним, – предложил Рамиэль.

– Да, давайте останемся с ним, – сказали оба моиххранителя, почти одновременно и одинаковыми приглушенными голосами.

– Пусть она встретится с нами.

– А откуда мы знаем, что она сможет? – спросилМастема. – Как мы узнаем, что она пожелает с нами встретиться? Много лираз случалось, чтобы человеческое существо могло увидеть нас?

Впервые он столь явно выказывал гнев. Он глядел прямо наменя.

– Господь сыграл с тобой недобрую шутку,Витторио, – горестно произнес он. – Он дал тебе таких врагов и такихсоюзников!

– Да, я понимаю это и буду просить его от всего сердцаи ценой всех моих страданий о спасении ее души.

Я вовсе не намеревался закрывать глаза. Я точно это помню.

Но вся сцена событий совершенно переменилась. Груда головлежала как прежде, а некоторые еще сморщивались, усыхали; едкий дым поднималсянад ними, а свет над этой отвратительной грудой уже меркнул, хотя и по-прежнемуоставался золотым – за сломанными ступенями, за зазубренными копьями…

И мои ангелы скрылись.

Мое юное тело перестало существовать. Но как я могоставаться в этом склепе и ждать, когда она очнется, не пытаясь найти способвыйти оттуда?

Я уже не помышлял просить об этом своих хранителей. Язаслужил такую участь, но был убежден в своей правоте, в том, что долженпредоставить ей эту единственную возможность, которую предназначил для нее, чтоона должна отдаться на милость Господа. Мы выйдем из этого склепа и, если будетнеобходимо, найдем священника, который смог бы дать ее человеческой душеотпущение всех грехов. Ибо если она не сможет признаться в любви к одномутолько Господу, ну что же, тогда, несомненно, ее спасет отпущение грехов.

Я полюбопытствовал, пошарил на ощупь по всем углам склепа,осторожно обходя высыхающие трупы. Какой сильный свет, должно быть, сверкал назапекшихся пятнах крови, ручьями стекавшей по краям каменных гробниц!

Наконец я нашел то, что надеялся найти, – огромнуюлестницу, которую можно было приподнять и упереть в потолок. Только как бы ясмог совладать с такой махиной?

Я подтащил ее к середине склепа, отшвырнув ногой с путипрактически полностью разложившиеся головы, и, встав в центре, между двумяступенями, попытался ее поднять.

Немыслимо. У меня попросту не оказалось достаточнодейственного рычага для этой цели. Чересчур длинная лестница была безмернотяжелой. Трое или четверо здоровых, крепких мужчин смогли бы поднять ее натакой уровень, чтобы она зацепилась верхними ступенями за сломанные копья, номне одному не хватило на это сил.

Увы! Но была и другая возможность. Можно было бы действоватьс помощью цепи или веревки, которую удалось бы набросить на сломанные копья. Вполной тьме я попытался отыскать что-нибудь подобное, но не нашел ничего.

Неужели здесь не было каких-то цепей? Ни кольца, ни веревки?

Неужели никогда не появлялось здесь какое-нибудь молодое,бойкое существо, способное перескочить через эту брешь между полом и сломаннойлестницей?

В отчаянии я стал продвигаться вдоль стен, надеясьнаткнуться на какой-нибудь выступ, или на крюк, или на нечто необычное, чтосвидетельствовало бы о наличии какой-либо кладовой или, Боже упаси, еще одногосклепа для этих тварей.

Но мне не удавалось найти ничего.

Наконец, уже пошатываясь от усталости, я снова направился ксередине помещения. Я собрал в одну груду все головы, даже ненавистную лысуюголову Годрика, которая походила теперь на выделанную кожу с желтыми щелямивместо глазниц, и сложил их туда, где ничто не препятствовало свету в егоразрушительной работе.

Затем, споткнувшись о лестницу, я упал на колени у изножиягробницы Урсулы.

Я словно утонул. Я мог бы поспать немного. Нет, не спать,конечно, но передохнуть.

Разумеется, не желая этого на самом деле, опасаясь и порицаяподобное поведение, я ощутил, как вдруг утратил всякую власть над своим телом,и улегся на каменный пол; глаза мои закрылись в блаженном, восстановительномсне.

Как странно было все это!

Я думал, что ее крик разбудит меня, что, словно испуганныйребенок, она с воплем проснется в темноте на своем погребальном ложе, обнаруживсебя в полном одиночестве среди всех этих мертвецов.

Я думал, что вид этой груды голов ужаснет ее.

Но ничего подобного не случилось.

Сумерки наполнили пространство наверху, фиолетовые, словноцветы на том лугу, и она склонилась надо мной. Она надела четки на шею, чтосамо по себе весьма необычно, и носила их как прекрасное ювелирное украшение сзолотым распятием, вращающимся на весу, как сверкающую частичку золота, поцвету напоминающую пятнышки света в ее глазах.

Она улыбалась.

– Мой храбрец, мой герой, вставай, надо спасаться изэтого царства смерти. Ты выполнил обещанное, ты отомстил им.

– Шевелила ли ты губами?

– Разве мне необходимо делать это в беседе с тобой?