Рамзи шумно выдохнул и помотал головой. Неужели мир сошел с ума? Или это его охватил приступ безумия? А может, лишились рассудка все те мужчины, которые в последнее десятилетие не пытались задрать ей юбки?

Но как же так? Ведь наверняка в университете кого‑нибудь привлекали ее мягкие очаровательные округлости!

Впрочем, он не станет сейчас об этом думать.

И в будущем тоже.

Он лицемер? Ханжа?

– Что‑то ты не очень хорошо выглядишь, – забеспокоилась Сесилия. – Может быть, нам… Может, тебе лучше присесть?

– Мне надо идти. – Рамзи решительно направился к двери, на ходу сдернув сюртук с крючка. Резко развернувшись, добавил: – Сегодня ты… вы все в безопасности. Даю слово. Но ты останешься в доме и не посмеешь идти за мной. Это понятно?

Сесилия помрачнела. Она тяжело вздохнула, однако промолчала.

Рамзи ужасно хотелось напоследок хлопнуть дверью, но он не мог себе этого позволить. Не стоило будить Жан‑Ива и Фебу. Поэтому он осторожно прикрыл за собой дверь. К счастью, Сесилия не пошла за ним.

Проклятие, он все еще чувствовал ее вкус и запах, а наслаждение, которое она ему доставила, горячило кровь.

Но от ее молчаливой боли невозможно было скрыться. Ей предстояло стать его тенью во мраке ночи.

Голова Сесилии пульсировала болью в унисон с ударами топора, которые доносились со двора, где Рамзи рубил дрова.

Она проснулась очень рано, так и не сумев толком отдохнуть. Все тело ныло и болело, даже те его части, о которых не принято говорить вслух.

В конце концов Сесилия решила приступить к работе, которая не могла не отвлечь ее от мыслей о катастрофическом окончании прошедшего вечера и предшествовавших ему бурных событиях.

И вот прошло уже несколько часов, а она не добилась ровным счетом ничего.

Проснулись Жан‑Ив и Феба, которые требовали внимания, и Сесилия поднялась из‑за стола – ей хотелось отвлечься от работы.

Следовало отдать должное Рамзи: он хорошо заботился о Жан‑Иве, даже натаскал и нагрел достаточно воды, чтобы больной мог как следует вымыться. Затем лорд судья высокого суда приготовил завтрак из хлеба, фруктов и сыров, но сам за стол не сел.

За все утро он ни разу не взглянул на Сесилию, и она, чтобы скрыть тягостные чувства, старалась изобразить веселье, общаясь со своими близкими.

Феба была всем довольна и много болтала. Ей хотелось немедленно отправиться на прогулку со своими куклами и нарвать полевых цветов.

Но Жан‑Ива, который заботился о Сесилии уже много лет, было не так‑то легко обмануть. Устав после завтрака и купания, он отправился к себе в спальню. Сесилия проводила его и уложила в постель.

– Что‑то случилось? – спросил он, пристально посмотрев на нее. – Мне кажется, у тебя сердце истекает кровью. Полагаю, это из‑за гигантского сердитого шотландца? – Старик поморщился и, повернувшись к окну, уставился на упомянутого шотландца.

«Черт бы его побрал с его проницательностью», – думала Сесилия.

– Не беспокойся. – Она поправила на постели одеяло и взяла со стола настойку опия. – Мое сердце скорее задето, чем истекает кровью.

Старик прищурился.

– Мне пора готовить место в саду для его трупа?

Сесилия грустно улыбнулась. Трудно найти человека, более доброго и чуткого, чем Жан‑Ив.

– Нет‑нет. В общем‑то, он не сделал ничего плохого.

– Скажи, что он сделал, и я скажу тебе, плохо это или не очень.

Сесилия почувствовала, что заливается краской, и молча помотала головой.

Жан‑Ив нахмурился и проворчал:

– Но, как следует поразмыслив, я понял, что ничего не хочу знать.

Сесилия улыбнулась только губами. Глаза же оставались грустными. Она протянула старику настойку и кружку с водой.

Жан‑Ив отказался.

– Сегодня боль вполне можно терпеть. Не хочу стать зависимым от наркотика. Не стоит привыкать к забытью. – Он скривился, и одна кустистая бровь поползла на изрезанный морщинами лоб. – Кстати, мне стоит опасаться, что пока я сплю, этот шотландец окончательно разобьет твое сердце?

– Нет. – Сесилия села за стол. – Нет. Он вполне логичен и готов… ко всему. А вот мне следовало бы оказаться другой.

Старик взглянул на нее вопросительно.

– Что ты имеешь в виду?

– Он – судья высокого суда, а я – незаконнорожденная хозяйка скандально известного игорного дома. Так что не беспокойся, Рамзи не заберет мое сердце, даже если я его ему предложу. Следовательно, он не сможет его разбить. Полагаю, оно для него не имеет никакой ценности. – Сесилия почувствовала, как к глазам подступили жгучие слезы. После ухода Рамзи она являла собой открытую рану. Собственная слабость была ей ненавистна.

– Тогда он дурак, идиот, непроходимый тупица, – заявил Жан‑Ив, задыхаясь. И тотчас поморщился от острой боли и закашлялся.

Сесилия в беспокойстве подалась к нему. Коснувшись его руки, проговорила:

– Пожалуйста, не тревожься обо мне. Сейчас мы в полной безопасности. Кем бы ни был лорд Рамзи, он – человек слова. Он позаботится о нас.

– Я не могу не беспокоиться о твоем сердце, моя конфетка, потому что оно – самое нежное сердце на свете. – Старик закрыл глаза и стал дышать спокойно. – Я просто не понимаю… – пробормотал он, обращаясь как бы к самому себе. – Мужчина не обнимает женщину так, как он обнимал тебя в ночь нападения, если эта женщина не представляет для него величайшую ценность. Мне тогда даже показалось, что ты наконец нашла человека, который попытается стать достойным тебя.

Сесилия со вздохом покачала головой.

– Рамзи заблуждается, если думает, что он не сломлен, однако я‑то знаю, что это не так, – проговорила она, повернувшись к окну. – И ему придется это признать, придется…

– Я рад, что ты достаточно умна и все прекрасно понимаешь, – похвалил свою воспитанницу Жан‑Ив.

Сесилия спрятала лицо в ладонях, стараясь сдержать слезы. У нее была срочная работа, была семья, требовавшая заботы, у нее не было времени оплакивать утрату.

– Почему я веду себя как ребенок? – пробормотала она. – По любому поводу плачу…

– Потому что ты многое чувствуешь, – тихо отозвался старик.

– Я только хотела бы… – Горячая слеза скатилась по щеке, и Сесилия в раздражении ее смахнула. – Хочу, чтобы меня было не так трудно полюбить.

– Твоя любовь – драгоценное сокровище, – сказал Жан Ив. – Я не слишком хорошо знаю этого лорда Рамзи, но думаю, что в глубине души он понимает, что недостоин тебя. Именно он тебя, а не наоборот.