К счастью, Рамзи успел ее подхватить.

– Не уходи! – Она прижалась к его груди. – Не оставляй меня одну ночью. Что если кто‑нибудь придет за нами? – Сесилия изо всех сил старалась говорить как можно тише, чтобы не разбудить Фебу. Девочка не должна была слышать ее истерику. – А вдруг ты не услышишь мой зов?

Рамзи осторожно погладил ее по волосам.

– Тихо‑тихо, девочка. Я понятия не имел, что ты так напугана. – Он проговорил эти слова тоном, полным безмерного удивления, и нежно обнял ее. Оказавшись в кольце его крепких рук, Сесилия наконец дала волю слезам.

Она рыдала о матери, о Генриетте, о Фебе, о людях, погибших во время взрыва, о Катерине Милович и обо всех маленьких девочках, ставших жертвами мужской жестокости.

Плакала о Рамзи, о мальчике, который выжил в полном одиночестве в этом домике, который был всеми покинут и забыт.

Она плакала, потому что люди были злы и изводили друг друга самыми изощренными способами, о которых она даже знать ничего не хотела, потому что при мысли об этом ей становилось больно и страшно и она очень остро чувствовала свои беспомощность и незащищенность. Ей хотелось помочь всему миру, излечить его, сделать добрее, но она не могла защитить даже своих близких от безликого врага.

– Успокойся, – прошептал Рамзи, – я с тобой. Ты в безопасности.

– Я знаю, – пробормотала Сесилия, сражаясь с одолевшей ее теперь икотой. – Ты здесь. Ты спас Фебу и меня, хотя не испытывал ко мне ничего, кроме ненависти. Как я смогу отблагодарить тебя за это? Как сумею отплатить за то, что ты привез нас сюда, в то место, которое вызывает у тебя такие болезненные воспоминания, а теперь ты собираешься спать… в грязи. Это немыслимо! Невозможно!

Рамзи тяжело вздохнул, потом вновь заговорил:

– Я собирался не спать, а дежурить, охранять вас. И знаешь, после того что я заставил тебя испытать, грязь – именно то, что я заслуживаю.

– Неужели ты не понимаешь? – Сесилия отстранилась и заглянула ему в лицо. – Твоя жестокость – это не имеет значения. Ведь всякий раз, когда возникала необходимость, ты оказывался рядом со мной, помогал, снимал тяжкий груз с моих плеч. Ты даже не представляешь, что все это значит для меня.

По‑прежнему глядя в глаза огромного шотландца, Сесилия увидела, как эти глаза, прежде казавшиеся кусочками льда, вдруг растаяли, превратившись в глубокие небесно‑голубые озера, которые он поспешил скрыть и отвернулся.

– Ты на меня за весь день ни разу не посмотрел по‑настоящему. – Сесилия взяла его лицо в ладони и попыталась снова заглянуть ему в глаза.

– Нет, Сесилия, нет. – Рамзи не поддавался. – Не надо. Только не сейчас.

– Я все еще вызываю у тебя отвращение? – с вызовом спросила она. Я тебя не понимаю. Иногда ты смотришь на меня точно так же, как в ту ночь, когда поцеловал меня, смотришь так, будто я – исключительная… вполне достойная женщина. А иногда… я вижу бурю в твоих глазах, а еще гнев, ненависть и…

– Нет, ты не можешь так думать. – Рамзи вскинул руку, словно пытаясь прикрыть ей рот, но лишь с бесконечной нежностью провел костяшками пальцев по синяку на ее лице. – Знаешь, когда я смотрю на тебя, мне хочется вернуть к жизни того негодяя, который сделал это, чтобы снова и снова его убивать. Только на этот раз очень медленно. Именно этот гнев ты могла заметить в моих глазах. Синяк на твоем лице – это открытая рана в моей душе. Мне больно на него смотреть.

Ошеломленная страстностью его слов и нежностью объятий, Сесилия лишилась дара речи. Еще несколько мгновений она стояла, прижавшись к нему, наслаждаясь ощущениями, вызванными его прикосновениями.

Внезапно Рамзи повернул голову и, коснувшись губами ее запястья, пробормотал:

– Господи, что ты со мной делаешь?

Вероятно, Сесилия не вполне понимала, что делала, зато ее пробудившееся тело точно знало, что ему требовалось; оно расцветало и отзывалось сладкой болью на каждое прикосновение мужчины.

А Рамзи все крепче прижимал ее к себе. В какой‑то момент он медленно склонил к ней голову, и глаза его вспыхнули.

Первый поцелуй был легким, почти воздушным – это был лишь слабый намек на поцелуй, легкое прикосновение губ, призрак того единственного поцелуя, который случился в саду герцога. И после этого Рамзи сразу же отстранился.

Сесилия не сводила глаз с его губ, находя нечто волшебное там, где раньше были только холод и злоба. «Возможно, он научится прощать», – внезапно промелькнуло у Сесилии.

Ее сердце гулко колотилось, а нервы были напряжены до предела – по телу растекалась тревога.

Сесилия закрыла глаза и затаила дыхание. «Когда же, когда? – спрашивала она… кого? – А вдруг он передумает?…»

Ах, ей не следовало волноваться. Губы Рамзи, горячие и чувственные, снова прикоснулись к ее губам – и все страхи тотчас же сменились совсем другим чувством. Чувством, которое невозможно было игнорировать.

Вот он провел кончиком языка по ее губам и накрыл ладонью ее руку, по‑прежнему касавшуюся его щеки. Их пальцы переплелись, и Сесилия ощутила дрожь, волнами пробежавшую по всему телу.

Только теперь она поняла, что затаила дыхание. И с облегчением сделала глубокий вдох.

Это искушение? Обольстительный грех, о котором ее многократно предупреждал викарий Тиг? Да, наверное. А чем еще могла быть эта неотвратимая и неослабная боль, тяга, проникавшая глубже, чем логика и доводы рассудка? То, что чувствовала сейчас Сесилия, – это были древние инстинкты, не имевшие названия.

Рамзи снова провел языком по ее сжатым губам, и из горла его вырвался хриплый стон. Губы Сесилии в тот же миг приоткрылись – а уже в следующее мгновение она вдруг обнаружила, что прижата к двери, рядом с которой они с Рамзи только что стояли. И теперь он сжимал ее руки, приподняв их над головой, а его язык… Ах, это было удивительно!… Его язык имел вкус вина и порока, и это сочетание казалось таким пьянящим, что лишало ее остатков здравомыслия.

Сесилия попыталась высвободить руки, чтобы прижаться к нему еще крепче и запустить пятерню в его шелковистую шевелюру – хотелось вцепиться в нее!

Ей хотелось, чтобы Рамзи… Ей хотелось всего, всего!… Но больше всего хотелось, чтобы он утратил над собой контроль и увлек ее туда, где реальность не имела значения, где разговоры не имели смысла и никто не рассуждал о морали и нравственности, где слышны только сладострастные стоны и хрипы.

А Рамзи по‑прежнему удерживал ее руки. И по‑прежнему целовал. Однако при этом казалось, что он, прижимая ее к двери, постоянно находился в движении, словно по телу шотландца прокатывалась огромная волна, которая то и дело толкала его вперед. Даже сквозь слои одежды Сесилия ощущала, как к ней прижимался его возбужденная плоть, огромная, твердая и горячая. И она чувствовала теплую влагу между ног, где ее интимные мышцы смыкались… вокруг пустоты.