однажды все будет иначе. Однажды ты все поймешь. А пока… постарайся не бояться будущего.

– Я не хочу, чтобы ты умерла, – ее голос срывается. – И я не хочу, чтобы Моргана причиняла вред той женщине. И я не хочу, чтобы плохой человек…

 Она замолкает и закрывает глаза так крепко, словно пытается развидеть увиденное.

 Плохой человек… сделает что? Я хочу спросить ее об этом, но большая часть меня помнит, каково это: видеть вещи, которые ты не понимаешь, пытаться оправдать жестокость и смерть. Мэтти – всего лишь ребенок.

– Ты уже умеешь писать, Мэтти?

 Она открывает глаза: в них все еще плещется страх, и она похожа на олененка, который потерял свою стаю. Но Мэтти кивает.

– Тогда сделай вот что… когда увидишь то, что тебя пугает, напиши об этом. Как хочешь. И когда закончишь, можешь сжечь пергамент… или отослать его мне. И неважно, что ты решишь, это поможет, обещаю. Просто запиши все, что увидишь. А когда сожжешь или отошлешь мне – постарайся больше об этом не думать.

 Мэтти беспокойно болтает ногами, мнет свое тафтовое платье.

– А если плохие вещи все равно произойдут? Если я пошлю их тебе, ты их остановишь?

 Я открываю рот, собираясь пообещать ей это, но тут же его закрываю. Хотелось бы мне, чтобы это было правдой. Но ведь это не так.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы их остановить, – произношу я.

 И это единственное, что я могу сказать.

– Это Пещера Пророчеств, где проходят обучение все провидцы Авалона, – сообщает мне Нимуэ на второй день после моего прибытия на остров.

Спала я немного, в голове – сплошное месиво из восхищения, волнения и тревоги. Несмотря на все величие Авалона, разум мой частенько возвращался к башне моей матери, и отдохнуть у меня не получалось. Я уже написала ей письмо, в котором сообщала, что со мной все в порядке. Зная свою мать, ответа я не ждала, но все равно надеялась. И волновалась.

И теперь, сидя у сияющего входа в пещеру, я едва подавила зевоту. Пещера находилась на северном краю острова, глубоко в горах.

– Тебе скучно, Элейн? – спросила Нимуэ, глядя на то, как я прикрываю рукой рот.

– Конечно, нет, – поспешила успокоить ее я и выдавила из себя улыбку – Простите, последние дни были такие волнующие, я почти не спала.

Я не соврала. Но и всей правды не сказала. Глаза Нимуэ вгляделись в мое лицо: мне никогда не удавалось искусно лгать, и я не знала, заметила ли она мое молчание. Но напирать Нимуэ не стала. Вместо этого она вытянула руку и призвала на ладонь пламя, которое тут же осветило стены пещеры золотом. Я уже видела магию – и здесь, на острове, и в руках Морганы, – но то, с какой небрежностью Нимуэ это сделала, заставило меня подобраться.

Когда глаза мои привыкли к свету, я смогла разглядеть пещеру получше: с потолка свисали сталактиты, и в свете пламени Нимуэ они бросали в темные углы танцующее сияние. В пещере не было ничего, кроме высокого стола с тремя ножками и полированным зеркалом сверху, но я едва обратила на него внимание. Меня увлекли стены пещеры, от пола до потолка покрытые крошечными белыми знаками.

Слова и целые фразы, написанные бесчисленным количеством разных рук, слой за слоем, терялись друг за другом и в глубинах времен.

Я хотела спросить о них у Нимуэ, но она сразу же начала урок, без вступления: попросила меня встать у зеркала и, заглянув в него, призвать видение. Вот и все инструкции.

Позже я узнаю, что зеркало помогало с предсказаниями самой Нимуэ, потому она и начинала обучение с него, пока провидец не находил то, что подходило ему лично. Но тогда я не знала, с помощью чего можно призывать видения. Я видела обычное зеркало, и мы с ним общий язык найти не могли.

Позже я узнаю, что Нимуэ приветствовала любопытство. Я могла бы свободно говорить о своих сомнениях, но тогда я была слишком напугана и боялась: вдруг мои вопросы покажутся Нимуэ глупыми. Какая-то часть меня надеялась произвести на нее впечатление. Я боялась, что меня отправят обратно в Камелот.

Поэтому я постаралась сделать то, что у меня попросили: уставилась в зеркало и сосредоточилась, хотя, сколько ни старалась, видела в нем только собственное отражение, глядящее на меня в ответ – с разочарованием, которое усиливалось с каждой прошедшей минутой.

Когда голова моя начала болеть, я оторвала взгляд от зеркала и посмотрела на Нимуэ. Та хмурилась.

– Видения являлись ко мне только во сне, – объяснила я. – Не думаю, что смогу просто так их призвать.

Нимуэ ответила не сразу – лишь продолжила смотреть на меня, словно видела насквозь. Меня захлестнуло паникой. Что, если она меня проверяет? Что, если сейчас решит отправить меня обратно?

– Это оттого, что во сне твой разум пуст и свободен, – подала голос Нимуэ. – Ты должна научиться освобождать его и во время бодрствования, если хочешь контролировать свой дар. А не то он будет контролировать тебя.

Я вновь вспомнила свою мать: пророческий дар разрушил ее жизнь. Я и думать не хотела о том, чтобы закончить как она.

– Это не так-то просто. – Я постаралась не показывать, что расстроена, но у меня плохо получилось. – Нельзя опустошить свой разум полностью.

– Я могу, – ответила Нимуэ. – И каждый провидец, которого я тренировала в последние двести лет, тоже.

Голос ее звучал резко, но потом она посмотрела на меня еще раз и смягчилась. Она протянула ко мне руки – ладонями вверх. Они были куда бледнее, чем я ожидала, всего на тон темнее моих; но если мои ладони бороздили линии и черточки, то ее выглядели гладкими, словно фарфор.

– Если хочешь читать будущее по рукам, то Авалон не подходящее для тебя место, – коротко сказала она.

Это не было угрозой, но слова ее обернулись вокруг моего сердца, словно змея.

– Простите. – Я взяла ее за руки.

Они были такими холодными, словно я взялась за кусок льда.

– На этот раз я помогу тебе, покажу, как это делается, но ты должна освободить свой разум и сосредоточиться на зеркале. Только на нем – ни на мне, ни на тебе, ни на твоих друзьях, ни на твоей матери. Поняла?

Она упомянула мою мать, и меня словно затянуло стальным корсетом. Должно быть, Моргана рассказала ей об этом… но лучше бы она этого не делала. Моя мать была… моей. Не оружием Нимуэ, не историей Морганы, которую она может использовать в своих целях.

От холода ее рук мне было легче абстрагироваться