Организованное существо можно сравнить с часовым механизмом,который, если его разбить, более не пригоден к применению. Говорить, что душабудет чувствовать, думать, радоваться, страдать после смерти тела — значит утверждать,будто разбитые на тысячу деталей часы могут продолжать показывать время. И тот,кто считает, что душа будет жить после уничтожения тела, очевидно, думает, чтотело будет продолжать претерпевать изменения, когда человека не станет.

Да, милое дитя, поверь мне: после смерти твои глаза большене будут видеть, уши не будут слышать, из твоего гроба ты не сможешь бытьсвидетельницей того, что твое воображение рисует тебе сегодня в таких мрачныхкрасках; ты уже не будешь принимать участия в том, что происходит в мире, тебебудет все равно, что станет с твоим прахом, ты просто не будешь этого знатьточно так же, как это было накануне твоего рождения. Умереть — это значитперестать думать, чувствовать, наслаждаться, страдать, вместе с тобойрассыпятся твои мысли и представления, и твои горести и радости не последуют затобой в могилу. Взгляни на смерть трезво и спокойно не для того, чтобыувеличить свои страхи и свою меланхолию, но чтобы привыкнуть относиться к нейдолжным образом и уберечься от ложного ужаса, который пытаются тебе внушитьвраги твоего спокойствия.

— О, сударь, — произнесла Жюстина, — какпечальны эти мысли! Разве не более утешительны те, которые мне внушали вдетстве?

— Знаешь, Жюстина, философия — это вовсе не искусствоутешать слабых, у нее нет другой цели, кроме как возвысить разум и вырвать изчеловека предрассудки. Я не утешаю, Жюстина, — я говорю правду. Если бы язахотел утешить тебя, я бы мог, например, сказать, что для тебя, как и дляостальных женщин моего сераля, сразу откроются двери на свободу, как только тыродишь мне ребенка. Но я не говорю тебе этого, потому что не хочу тебяобманывать: ты знаешь мою тайну, и этот злополучный факт обрекает тебя напожизненное заключение. Ты можешь представить себя в гробу, о котором я только чторассказывал, дорогая, но тебе никогда не видать двери, через которую ты сюдавошла.

— Ах, сударь!

— Я уже готов, Жюстина, пойдем вниз: довольно болтать,я хочу сношаться.

Бандоль вызвал дуэнью, Жюстину отвели в кабинет, служившийдля таких жертвоприношений, крепко привязали к самому банальному ложу, иматрона удалилась.

— Мерзкая тварь! — неожиданно со злобой сказалсатир, — теперь, надеюсь, ты понимаешь, к чему может привестидобродетельный порыв. Я видел, что добродетель всегда попадалась в своюсобственную западню и оказывалась жертвой порока. Не надо было тебе лезть вводу спасать того ребенка, и у меня не возникло бы никаких сомнений.

— Чтобы я совершила такое ужасное злодеяние! Ни за чтона свете, сударь!

— Замолчи, потаскуха! Я уже тебе все объяснил: мы имеемполное право распоряжаться кусочком плоти, замешанном на нашей сперме. Когда тыснесешь свое яичко, я утоплю его на твоих глазах.

— Ради всего святого, сударь, сжальтесь надо мной! Вашастрасть скоро пропадет, и я буду не нужна вам; вы будете презирать меня ибросите, но если вы используете меня в других целях, я постараюсь оказать вамбольшие услуги.

— Какие к черту услуги! — При это Бандоль груботискал промежность и грудь Жюстины. — Такая шлюха, как ты, годится толькодля того, чтобы сношать ее, и только этим ты будешь мне служить; единственнаяразница между тобой и другими будет заключаться в том, что с тобой будутобращаться гораздо хуже, так как остальные женщины выйдут отсюда, а ты останешьсяна всю жизнь.

И Бандоль, достаточно возбужденный, принялся за дело.

Но Бандоль, подобно всем философам… всем мыслящим людям,имел свои причуды, предваряющие главный акт. Причуда человека, который обожаетвагину, состоит в том, чтобы целовать ее, а наш развратник заходил в своейстрасти еще дальше: он ее сосал, покусывал клитор и бесконечно развлекался тем,что вырывал зубами волосы из промежности. Эта прелюдия принимала все болеежестокий характер, очевидно, по той причине, что Бандолю не часто встречалисьстоль свежие и прелестные влагалища. В конце концов этот бедный крохотныйпредмет нашей героини кровоточил от многочисленных укусов, следы которых носилии очаровательные ягодицы. Развратник всерьез принимался за свое черное дело,когда ему сообщили, что одна из женщин вот-вот разродится. Таков был обычай:когда начинались роды, срочно извещали султана, который в подобных случаяхдействовал так, как будет описано ниже.

— Вам следовало бы подождать немного, — сначаласказал он старухе, которая ему помешала, — я как раз собиралсяпозабавиться… Ну ладно: ваш долг — предупредит, меня, вы его выполнили, и я несержусь на вас. Развяжите эту девицу, она пойдет с нами: когда-нибудь оназаймет ваше место, поэтому пусть учится заранее.

Жюстина, старая дуэнья и Бандоль перешли в маленькую комнатуженщины, собравшейся рожать. Это была даже не женщина, а девятнадцатилетняядевушка, прекрасная как весна, и у нее уже начинались схватки. Бандоль и стараяведьма подняли ее и положили на странное ложе, отличавшееся от того другого,предназначенного для совокупления, но такое же неудобное. Жертва лежала накачающейся доске, причем верхняя часть тела и ноги находились в очень низкомположении, а средняя часть была приподнята, таким образом роды предстояливесьма болезненные, и это обстоятельство было одним из услад нашего либергена.Как только несчастную красавицу уложили на эту машину, бедняжка началаиспускать пронзительные крики.

— Прекрасно! — выразил удовлетворение Бандоль,ощупывая ее. — Я вижу, что роды будут нелегкими, и я рад этому, Жюстина,рад, что ты сможешь оценить мою ловкость.

Чтобы лишний раз убедиться в соответствующем состояниипациентки, он глубоко сунул палец в ее вагину.

— Все верно, она будет страдать, — возгласил он срадостью, — и ребенка будем выдавливать ногами.

Затем, видя, что состояние ее не меняется, добавил:

— Да, другого средства нет: мать должна погибнуть,иначе ребенка не спасти; поскольку он еще может доставить мне очень большоеудовольствие, а она совершенно бесполезна, было бы глупо раздумывать…

Несчастная слышала ужасный приговор: злодей даже не пыталсяскрыть свои намерения.

— Итак, единственная возможность — сделать кесаревосечение, и я так и сделаю.

Он приготовил инструменты и надрезал женщине живот; вскрывего, он полез внутрь, добрался до плода; мать скончалась почти мгновенно, норебенка извлекли по частям.

— Ах, господин мой, — сказала старая карга, —вы сделали прекрасную операцию.

— Вздор! Ничего у меня не получилось, — обрезалБандоль, — и это твоя вина: какого черта ты мне мешаешь, когда явозбужден? Ты же знаешь, что я ничего другого не могу делать, когда меняпереполняет сперма, вот тебе и результат. Ну ладно, займись моим членом,Жюстина… Пусть мое семя окропит окровавленные остатки этих тварей.