Маша потрясла головой, прогоняя видение связанной львицы.Перед глазами прояснилось. Продюсер хлопотал, делал знаки, чтобы поднесли воду,и махал Лиде в лицо стянутой со стола газетой. Милиционер на газоне обернулся,подумал и медленно пошел в сторону французского окна, выходящего прямо налужайку.

— Лида, Лидочка, что с тобой?

— Да ничего! — с бешенством сказал Родионов. — Истерика унее!

Нестор вернул на место упавший стул и пошел было из комнаты,но остановился, кажется, только затем, чтобы послушать и посмотреть, что будетдальше.

— Лида, — произнесла Маша и потрогала свою шею за ухом, гдесильно саднило, — зря вы так перепугались. Я ничего особенного не слышала, ятолько хотела узнать, с кем вы разговаривали и почему у вас только один день.На что… один день?

— Воды! — крикнул Рессель, все хлопотавший около звезды. —Воды!

И метнулся куда-то, видимо за водой, зацепился за ковер,многострадальный стул накренился и стал валиться набок, и так грохнулся, что дажеподпрыгнул.

Мирославин Казимеж снова вздрогнул и расплескал содержимоестакана себе на колени. Расплескавши, он стал судорожно отряхиваться пятерней,как малолетний ребенок. Мирослава под столом подала ему салфетку. «Чоловик»некоторое время изучал салфетку мутным взором, а потом взял ее и долго не знал,что с ней делать. Мирослава вырвала салфетку и быстро обмахнула его брюки.

Маша наблюдала за ними очень внимательно.

— Нэстор, будь ласка, водычки!

Нестор нога за ногу поволокся за водой, и разговор как-тосам собой угас.

Милиционер приблизился и стал возле окна так, чтобы получшеслышать. Уши у него, казалось, пробуравили фуражку с высокой тульей.

Лида всхлипывала на диване, ее истерика казалась докрайности надуманной, высосанной из пальца. Маша Вепренцева потрогала свою шею,которая горела там, где Лида в нее вцепилась. Веселовский как ни в чем небывало читал газеты, методично перелистывал страницы, которые приятно шуршали ивремя от времени закрывали его лицо до самого носа.

Мирослава — вот чудо из чудес! — к Лиде не подходила,посматривала на нее издалека, и непонятно было, с сочувствием или, наоборот,высокомерно, как умеют смотреть женщины, когда понимают, что у подруги«страшные проблемы».

«У тебя проблемы, а у меня нету!» — вот что означал такойвзгляд в переводе, хотя, по мнению Маши, у Мирославы в данный момент была целаяуйма проблем.

Уймища просто.

«Я с ней поговорю, — вдруг быстро решила Маша. — Онанапугана и взволнована. В самый раз сейчас с ней поговорить. Только бывыбраться отсюда и ее как-то выманить.

А то ведь не станет она со мной разговаривать. Это они тутвсе звезды, литературные, да еще киношные, да телевизионные, а я кто?

А я секретарша. Никто».

— Что мы дальше делать-то будем, гений наш? — вдруг спросилВесник и утер туго накрахмаленной салфеткой крепкие губы. — Программасегодняшняя вся псу под хвост, Иванова там в припадке истерическом бьется, а мытут сидим. Долго еще просидим-то, а, Марья Петровна?!

— Да утром всем объявили, что пока по второму разу показанияне снимут, не выпустят никого! — сказала Маша. — Ты же знаешь!

— Да я-то знаю, но программу-то Марков утверждал, он мне занее голову снимет, блин! Слушай, великий, может, ты поговоришь с кем там надо,книжечку подпишешь и того!… Поедем в Киев. Тако гарно мисто тот Кыив!

Маша ничего не поняла.

Зачем он говорит все это? Знает же, что никого не выпустят,сказали — и не выпустят, потому что преступление громкое — уж такое громкое,что громче некуда! — да еще в присутствии «москалей», в подозрительном, надосказать, присутствии. А ну как они его… того… этого? А?…

Вряд ли, конечно, но ведь по-разному бывает. И олигарх тутподозрительный до крайности, и охрана его. Мало ли, может, завел он «шановначоловика» в комнатенку да и прирезал! Чтоб не мешал, а то, может, Тимофей Ильичему раздумал деньги давать, а тот настаивал, раз обещал — давай!

Остановить олигарха, конечно, никто не смог бы, разве толькопрезидент России прилетел бы и велел остаться, но президент не прилетел и невелел.

Остальные остались и будут здесь ровно столько, сколькопонадобится украинской ФСБ или как она там называлась «на мове», и это ясно какбожий день, и Веснику должно быть ясно! Тем более ему! Про него в издательствеговорили, что он пришел на свою мирную работу прямо из какого-то секретноговоенного ведомства и будто бы находится он в чине полковника.

— Не хочу я здесь сидеть, — тихо, но отчетливо выговорилпредполагаемый бывший сотрудник секретного ведомства и поднялся. — ТимофейИльич больше не приедет, и мне здесь нечего делать. Надо как-то выбираться.

После чего он встал и, перешагнув низкий порожекфранцузского окна, вышел на лужайку. Милиционер — или как они там называются намове — проводил его подозрительным взглядом.

— Славочка, — простонала Лида, — проводите меня. Мне надоприйти в себя, и я не хочу, не хочу встречаться с Андреем! Он не простит, непростит…

— Я провожу, — вызвался Рессель, и они ушли втроем —Мирослава и звезда с продюсером.

Веселовский моментально отшвырнул свои газеты, откинулся наспинку кресла и вкусно, до хруста потянулся.

— Ух, как я их ненавижу! — выговорил он и передернулплечами. От ненависти, должно быть. — Ух, как ненавижу!

— Кого, Игорь?

— Истеричных старых теток и ихних антрепренеров! — Он так исказал «ихних». — Надоели.

Родионов пожал плечами. Вид у него был недовольный, и Машапо привычке переживала из-за его недовольного вида. Все ей казалось, что этоона виновата в том, что великий сердится.

Великий вдруг подошел и потрогал царапину у нее на шее. Машаотшатнулась, как пионерка, которую случайно взял за руку председатель комсомольскойорганизации.

— Помазать надо, — морщась, сказал писатель, — хоть йодом.Может, у этой Лиды под ногтями трупный яд!

— Это легко, — пробормотал Веселовский, — они все падальюпитаются. Вот черт. Ехал, думал — оторвусь, а тут… Убийство и развод, и вообщехрен знает что!…

— А… почему вы приехали? — осторожно спросила Маша. — Вы же…не собирались, правильно?

— Куда не собирался? — спросил Веселовский не слишкомприветливо.

— Ну, в Киев. Мы накануне в издательстве встречались, и выничего нам про Киев не сказали!

Они тогда сидели у Весника, курили и пили зеленый чай.Веселовский шуршал газетой прямо как сейчас и строил ей глазки. Это былозабавно и приятно — ей давным-давно никто не строил глазок!…