И… и…

Было что-то еще. Точно. То ли фраза, то ли взгляд, которыетогда ее насторожили, а она не придала этому значения. Что-то такое, чего недолжно было быть!…

Да. Точно.

Ей некогда было вспоминать, и она решила, что потомнепременно вспомнит, а сейчас Маше казалось очень важным выяснить, почемуВеселовский все-таки приехал на дачу.

— Не знаю, почему я не сказал, — буркнул Веселовский, — хотяи так все знают, что у нас концерты в Киеве записываются. Отборочные туры наЕвровидение в эфире каждую неделю!… Да у меня и не спрашивал никто! А я сумку сконцертными костюмами в Москве оставил, представляете?! Эти провинциалы хреновымне черный костюм приволокли, а я их в принципе не ношу! В прин-ци-пе! Что яим?! Люди в черном, что ли?!

— Игорь, а кто вас пригласил на дачу?

Вопрос был слишком в лоб, и Маша сама поняла это, как толькодоговорила. Веселовский вздернул брови и посмотрел на нее с сожалением, какумный на дурочку.

— А что такое? Это допрос?

— Да ладно вам, — вдруг добродушно сказал Родионов. — Мояпомощница играет в детектив, разве вы не видите? Всю жизнь около детективов, нуи хочется ей… поиграть. Не обращайте внимания.

«Он прикрывает меня, — поняла Маша. — Он говорит этоспециально, чтобы отвлечь и задобрить Веселовского. Я знаю все его интонации, и— уверена! — он тоже хочет услышать ответ».

Ну и дела.

— Не всю жизнь, — пробормотала она, подыгрывая Родионову. —А два года только!… Вас… Мирослава Макаровна пригласила, да, Игорь?

— Ну да. Я ее сто лет знаю. Она тут у них… знаменитость.Тарас Шевченко и Леся Украинка в одном лице, даром что муж паленой водкойторгует!

— Так уж и паленой? — игриво переспросил Родионов. — Или этовы шутите?

— Да откуда я знаю, паленой или не паленой! — с досадойсказал Веселовский. — Так говорят, а там…

Тут вдруг он как-то странно дернул головой и оглянулся —Мирославин «чоловик» сидел все на том же месте, следовательно, рассуждения о водкеотлично слышал! Странное дело, но вид у него был совершенно равнодушный. Никакневозможно было понять, что с ним — то ли он так уж пьян, что вообще невоспринимает окружающую действительность, то ли ему все по фигу!…

Веселовский издали поклонился «чоловику», как будтоизвиняясь, и посмотрел на Машу. Глаза у него смеялись.

— Как я попал!… — одними губами сказал он и возвел глаза кпотолку. — Как я погорел!…

Родионову надоели его пируэты вокруг Маши Вепренцевой — илито, что казалось ему пируэтами, — и он вдруг громко заметил, что день в разгареи хорошо бы Маше хоть позвонить Ольге Ивановой, решить, что они будут делать,если даже под вечер им не удастся выбраться с распроклятой дачи, израспроклятой Кончи-Заспы!

Веселовский, услышав его начальственный тон, извинился итоже ушел, и они остались вдвоем, если не считать «чоловика». Впрочем, считатьего было как-то странно — он то ли дремал, то ли не дремал, но признаков жизниникаких не подавал.

— Что ты его слушаешь, этого болтуна телевизионного! — с сердцемпроизнес Родионов. — У тебя чего, дел нет? Так я тебе мигом организую дел целуюкучу! Визит срывается! Звони Маркову, объясняй, что тут у нас вышло, пусть онили продлевает пребывание, или придумает что-нибудь!…

— Табаковой надо звонить, — безразлично сказала Маша. Ихвизит в данный момент ее совершенно не интересовал. Она поболтала в чашкеостатки кофе и глотнула. — Табаковой, а не Маркову. А вы заметили, ДмитрийАндреевич, что он врал?

— Кто?!

— Веселовский.

— Да он все время врет, у него профессия такая!

— Да не в том смысле! — возмутилась Маша. — Он врал сейчас.Когда говорил, что его Мирослава пригласила.

— Почему врал?

— Потому что, когда он приехал и с Весником стоял, помните,он сказал, что его пригласил Поклонный. Позвонил, мол, Андрюха или Андрейка,как-то так он его назвал, и сказал: приезжай, повеселимся!…

Родионов пожал плечами.

— Я не помню.

— А по-моему, это важно.

Родионов начал раздражаться:

— Что?! Что важно? Ты чего? На самом деле играешь вдетектив?!

— Дмитрий Андреевич…

Он раздул ноздри — он всегда раздувал ноздри, когда злился.

— Как вы не понимаете, что Головко убили, когда мы все былиздесь! — Маша Вепренцева даже руки на груди сложила, словно умоляя Родионовавыслушать ее, и напрасно это сделала — Родионов терпеть не мог, когда его очем-то умоляли. Он ведь был «равнодушный» и любил в себе это равнодушие.

— Мне все равно, когда его убили, — резко сказал он. —Займись своими делами, я тебя умоляю!…

— Какими? — сердито спросила секретарша. — Какими делами,Дмитрий Андреевич? Уехать мы не можем. Работать мы тоже не можем. Ребенказабрали Кольцовы. Почему я не могу пока заняться… расследованием?

— Че-ем?!

— Расследованием, Дмитрий Андреевич! А что такого ужасного ясказала?!

Аркадий Воздвиженский подхватил Машу под локоток и проворноповолок ее к французскому окну, за которым скучал милиционер — или как там ониназываются на мове — в фуражке с высокой тульей, но перед самым выходом налужайку писатель затормозил. Говорить под самыми ушами у милиционера было быдико. Тогда он повернулся и потащил ее в другую сторону, но там в кресле вполной отключке разума сидел китайский болванчик Казимир Цуганг-Степченко.

Ну никак не поговорить!

— Отпустите меня, — велела Маша Родионову.

— Что ты придумала? Какое расследование?

— А что такое?

— Мань, ты мне голову не морочь, — сказал Родионов мрачно. —Ты что, совсем ничего не соображаешь?! Это тебе не книга писателяВоздвиженского, и гонорар нам за нее не дадут! Это громкое преступление, тыпонимаешь это или нет? Скорее всего, заказное убийство. Политическое.Международное. Черт знает какое. Недаром Кольцов отсюда отчалил, как толькопонял, что случилось! Никому неохота быть в это замешанным, одной тебе,выходит, охота!

— Мне охота, — упрямо перебила его Маша.

— Маша!

— Дмитрий Андреевич!

— Марья Петровна, пока ты на меня работаешь, я запрещаю тебезаниматься всякой ерундой! Особенно ерундой… детективной!

— Как?! — поразилась бедная Марья Петровна. — Какой это…детективной ерундой?…