Шлем со щеголя сорвали, ветер слабо колыхал волосы цветаспелой пшеницы. Правая сторона покраснела и слиплась, тонкая струйка пыталасьпо шее спуститься под доспехи, но быстро застывала по дороге. Петля тугостягивала его шею, но все равно он слегка откидывался назад, замедлял движение.Налитые кровью глаза на красивом мужественном лице, все еще чересчур красивомдля мужчины, зыркали по сторонам. Двое шли по бокам, держа мечи наголо. Ещечетверо тащили под руки своих раненых.

Залешанин забежал вперед, там крыша ниже, до проходящегоможно дотянуться рукой, если лечь на пузо, а руки длинные. Застыл, чувствуя,как бешено колотится сердце, нагнетая кровь в голову и мышцы, те вздулись так,что едва не лопаются, в голове мысли и образы понеслись как дикие кони, ощутил,что сейчас будет двигаться вдвое быстрее, соображать и схватывать мигом,задержал дыхание, внизу затопали, голова всадника поплыла почти на уровнекрыши.

Он пропустил начальника стражи, метнул оба швыряльных ножа,тут же прыгнул вдогонку за всадником. Конь охнул и присел под внезапнойтяжестью на крупе. Залешанин ударил кулаком в блестящий шлем, развернулся иедва успел сдернуть с седельного крюка веревку, как испуганный конь завизжал встрахе и понесся прочь.

Сзади нарастали гам, крики. Он развернул коня, с жалостьюувидел, что не успевает. Те двое, что шли с оголенными мечами, корчились наземле, сучили ногами, ножи угодили метко, но четверо оставили раненых и,выхватывая мечи, бросились на связанного щеголя.

– Зашибу! – дико заорал Залешанин.

Щеголь внезапно упал, перекатился, мечи блеснули в пустомместе, а щеголь подкатился прямо под копыта скачущего коня. Умный зверьперескочил, Залешанин ухватил одного за голову и руку, вскинул над головой истрашно метнул, сбив сразу троих, двое вовсе не встанут, он ­ревел и рычал,воины попятились, их учили драться с людьми, а не с озверевшим чудищем. Залешанинразвернул коня, нагнулся и выдернул нож из горла убитого.

Почти не глядя, махнул, ощутил, как под отточенным лезвиемзатрещали веревки, тут же конь снова охнул, щеголь запрыгнул сзади, и Залешанинс силой ударил коня каблуками под бока:

– Гони, савраска!

Стены замелькали, сливаясь в серую полосу. Щеголь держалсяза плечи Залешанина, конь несся стрелой, глаза дикие, на удилах сразу повисликлочья желтой пены. Они вылетели на площадь, народ шарахался в стороны, вопли иругань на всех языках, звон разбитой посуды, рухнул навес от солнца, а они ужевылетели в узенькую улочку напротив.

Внезапно щеголь сказал над ухом:

– Поворот налево.

Залешанин повернул послушно, подал коня влево, тот едва нераздробил ему ногу в стремени о каменную стену.

– Вон к тому дому!

Залешанин, повинуясь указке, дернул за узду. Конь на полномскаку влетел в раскрытые ворота. Из дома выбежали люди. Щеголь что-то крикнул,коня подхватили под уздцы и бегом увели. Высокий старик, худой как щепка,прокричал что-то с крыльца. Залешанина подхватили под руки, во мгновение ока оноказался в доме. Потом его вели через полутемные комнаты, пахло благовониями,затем несло кислым вином, щами, пересекли еще двор, перебежали под деревьями, акогда очутились в маленьком дворике, окруженном со всех сторон высокой каменнойстеной, щеголь резко повернулся к Залешанину:

– Ты кто? Кто послал?

Залешанин растерялся:

– Ты с дуба упал? Никто не посылал.

– Так чего ж…

Залешанин бросил зло:

– Я увидел, как на одного дурня напала целая дюжина,вот и решил…

Щеголь рассматривал его подозрительно, без тени дружелюбияили благодарности:

– Выходит, дурни? А ты умный, кинулся на дюжину?

Залешанин в самом деле ощутил, что если там и был дурень, тоон, да не простой дурень, а стоеросовый, добротный. Да что тамстоеросовый – из сарая! Было бы кому помогать, а то наглому мужику, откоторого запахами прет, как от гулящей девки.

– Ну, там осталась не совсем дюжина… – буркнулон. – Эх, скотина ты неблагодарная! А спасибо где?

– Благодарю, – буркнул щеголь. – Редкостная тыптица для здешних мест. Ты из полян?

– Из полян, – растерялся Залешанин, – а ты что,слыхивал о наших землях?

– Слыхивал, – ответил щеголь. Он огляделся по сторонам,зацепился взглядом за широкую скамью под сенью раскидистого дерева с диковинноузкими листьями, побрел туда, слегка прихрамывая, сел. Голенище сапога былораспорото, Залешанину почудилось, что там хлюпает. – Здесь безопасно.О коне тоже позаботятся. Здесь переждем малость… Значит, увидел, как наодного семеро… и сразу на помощь?

– Это у вас тут глотки друг другу рвут, – огрызнулсяЗалешанин. Уже жалел, что поддался порыву. Да черт с ними, с царьградскимипорядками. – А у нас… Ежели знаешь наши земли… Как же тебя в нашикрая заносило?

Щеголь, морщась, стянул сапог, из распоротого голенищаплеснула кровь. Рана на лодыжке, однако, была мелкая, кровь уже взяласькоричневыми комками. Щеголь пошевелил пальцами, белыми, как у девицы, сказалнеожиданно:

– Не туда заносило, а оттуда вынесло.

– Как это?

– Меня зовут Рагдай, – сказал щеголь буднично. –Я мало бывал в Киеве, все по заставам казачьим, у вас их зовутбогатырскими. С Ильей кордоны хранил, с Лешаком, с самим ТархомТараховичем встречался… Здесь бывал не раз, потому сразу надел личину знатногоромея…

Залешанин слушал раскрыв рот. Чуть опомнившись, пробормотал:

– У тебя получилось… Я тебя сразу невзлюбил.

Рагдай усмехнулся:

– Ты смерд, потому и невзлюбил. А знатного ромеяизображать легко, мне для этого надо лишь опуститься ниже…

– Ниже? – не понял Залешанин.

– Я – последний из рода Кия, – бросил Рагдайвысокомерно. Тень пробежала по его лицу. – Мой род знатнее, чем уромейских императоров. Но мои пращуры, Аскольд и Дир, были убиты пришельцем сСевера, что и захватил Киев… На мне род прервется, ежели не оставлю наслед­ника.

Залешанин сказал в замешательстве:

– Ты… не женат?

– Вернусь, – ответил Рагдай, – сыграем свадьбу.У нас все сговорено.

– Гм… Ладно, а как отсель выбираться?

– Ты выбирайся, – сказал Рагдай, – а у меня здесь ­дела.

– Какие дела, – изумился Залешанин. – Тебя повсему городу ищут! А второго дурня не найдешь, чтобы вот так сдуру!

– Да, – согласился Рагдай, – такие… гм… осталисьразве что на Руси… да еще где-нибудь на окраинах. В империи все умные дарасчетливые. Но я хоть и с Руси, но уже расчетлив по-ромейски. Останусь! Чтонаша жизнь? Прежде всего дело.

Залешанин пожал плечами. В голосе витязя та твердость,против которой не попрешь. Остается – значит, надо. Здесь и ромейскаяхитрость, и славянское слово чести.