Кресло заскрипело под тяжестью руки верховного мага, но несел, лишь в задумчивости потрогал ладонью спинку:

– Не получилось… Он сильнее, чем мы ожидали. Что ж, теперьне спускайте с него глаз. Если понадобится грубая сила, вызывайте городскуюстражу. Даже дворцовую, если не хватит с улицы.

Фивантрокл сказал торопливо:

– Да-да, конечно. Только…

– Что?

– У варвара скверная привычка… дикари!.. бродить поночам. Словно вор какой. А ночью в зеркале мало что увидишь, если луна затучами… К тому же сейчас, если не ошибаюсь, вовсе новолуние.

Верховный поднялся, оглядел всех огненными очами. Вокруг еговысокой фигуры вспыхнуло жаркое опаляющее пламя. Он вскинул руки, исчез, а впомещении прогремел удаляющийся грозный голос, ставший уже нечеловеческим:

– Одному находиться при зеркале неотлучно! Какие бы важныедела… но одному следить за каждым шагом этого гиперборея!

С вечера задул ветер с моря, воздух сразу стал подобнымтряпке, пропитанной горячей водой. Царьградцы медленно двигались с раскрытымиртами, лица усеяны крупными каплями пота. Плотный, как кисель, воздух тяжелымиволнами двигался через город. От массы перегретого воздуха стало как внатопленной бане, горячо и влажно. На небе все то же солнце, только светит какбудто через мутный бычий пузырь, и хотя все еще яркое, но какое-то мертвое,словно горячая болванка железа, подвешенная над головой.

До ночи он пролежал мордой в подушку, мычал от стыда.И перед царьградкой осрамился, и сам вроде бы замарался о что-то нечистое,но мог бы и вовсе утопнуть в этом добре, еще повезло… хотя от этого везения онрычал, бил кулаками по ложу, с тоской смотрел на заходящее солнце: скорее бы,пусть жизнь его повиснет на лезвии ножа, тогда не так думается, сейчас бы ни очем не думать…

К его удивлению, ворота не закрыли даже на ночь. Побокам полыхали, разгоняя тьму, гигантские костры, в каменные стены быливоткнуты на разной высоте факелы. Вокруг ворот и еще на десятки шагов былосветло как днем. На телеге привезли поленья, хотя слева от ворот выложена целаястена из березовых чурок.

Схоронившись во тьме, он наблюдал недолго, все знакомо,разве что стражей побольше да ворота повыше, к тому же – каменные, подеревянным взбежал бы как молодой кот. Когда в костер подбрасывали поленья,приходилось падать ничком, он чувствовал, как над головой багровый свет жаднорвет на клочья тьму. Если огненные слюни капнут, то не усидит, с детства нелюбит, когда уголек стрельнет и закатится за шиворот либо попадет в голенищесапога…

Стражи ночью ржали громче, чем днем, шумно хлопали другдруга по спинам, явно отгоняя сон. Кто-то воровато принес бурдюк с вином, еговстретили радостными воплями, но без удивления, явно каждую ночь посылают ккакой-нибудь ночной торговке…

Он выждал, перебежал чуть, но дальше чересчур светло. Можнобы взобраться на стену и дальше, а оттуда перебежать к воротам поверху, но тамчерез каждые два-три десятка шагов торчит страж, чтоб им темно в глазах стало…А здесь, ближе к воротам, никого. Считают, что стражей внизу хватает слихвой.

Раскрутив крюк на веревке, он метнул вверх, выждал, дернуло,потянул, подергал, вроде бы зацепился. За камень тоже можно зацепиться, хотяупасть, наверное, лучше с деревянной стены. Тогда внизу могут оказаться опилки,а не гравий.

Задержав дыхание, он подпрыгнул, ухватился за веревку ибыстро-быстро полез наверх. Только бы не подбросили дров, хотя и рассчитал,через какие промежутки подкидывают, но всегда найдется усердный дурак, чтолюбит жаркое пламя и вечно ковыряется в углях… А тут еще уродился крупным,как медведь, хотя это только так говорится, а на самом деле медведи, честноговоря, мельче… Никакой медведь не полезет по веревке, даже за медом…

Горячечные мысли метались в черепе, сшибались, хлопаякрыльями, слышал только свое спертое дыхание да вопли снизу. Там запели, кто-товерещал, снова орали, слышались звучные шлепки по спинам, будто крупная рыбабила хвостом по воде.

Вершину стены ощутил по дуновению морского ветра. Тот мягкопереваливал через стену, закручиваясь в незримые вихрики, и Залешанин замер,вслушивался в шаги наверху. Страж как заснул, скотина, так долго стоит на тойстороне, что руки затекли, а собственное тело показалось налитым горячимсвинцом.

Оказывается, дурак беседовал с дружком, а теперь тот дуракрешил проводить этого до его края. Снова Залешанин висел, едва не цепляясь заверевку зубами. Пальцы разжимались, он с ужасом прикинул, сколько падать, авнизу вовсе не опилки…

Голоса над головой довольные, сытые. Залешанин вскинул взор,в полусажени от его ушей видны подошвы солдатских сапог. На двойной подошве,каблук высоковат для мужика. Видать, из новгородцев, там мужики носят сапоги стакими высокими каблуками, что за них настоящим мужикам, которые живут только вКиеве, и больше нигде на свете, соромно. Этот либо из тех краев, либо шибздикростом…

Подошвы поскрипели, медленно оторвались от вытертой каменнойплиты. Опустив голову, Залешанин сцепил зубы, дождался, пока шаги и голосаудалились, из последних сил подтянулся, заполз на вершинку, там распластался,как рыба на берегу, грудь не вздымалась, а подпрыгивала, а во всем теле былаодна горячая вода вместо жил и суставов.

Он не помнил, какими словами заставил себя двигаться,переполз к воротам, зацепил веревку там и повис, упираясь руками и ногами вдоски ворот из едва тронутых топором деревьев.

Тучи раздвинулись, он съежился и едва не разжал руки. Нанебе заблистал тонкий, как золотой волос из косы Златовласки, месяц!Просчитался, дурак, мелькнуло в голове паническое. Был же уверен, что еще парудней будет темно! Хотя с чего решил, что в Царьграде такой же месяц?В Киеве свой, здесь свой…

Тоненький, едва заметный, серпик блистал, как начищенный тазиз лучшей меди. Залешанин ощутил себя голым, только бы снизу никто не поднялголовы… Внезапно он ощутил на себе тяжелый недобрый взгляд. Чувство было такимсильным, что судорожно повернулся вправо, влево, ожидая, что кто-торассматривает его совсем рядом.

Слева стена уходила в бесконечность, а справа переходила встворки ворот. Пусто, как в степи печенегов, но настороженные уши уловили дажеизумленный вскрик… или это шумит в ушах? Смутно почудились еще голоса, совсемнепохожие на грубые вопли стражей, но все же подавил страх, что так и будетмерещиться, пока не начнет отбиваться от незримых бесов, как его дядя Гайвран,пока не помер от паленки…

Трясущимися руками проверил веревку, начал медленнодвигаться. Глаза привыкли, да и пламя едва не обжигало пятки. Когдаподбрасывали хворост, он чувствовал жар, искры летели мимо лица, а воротаозарялись таким красным светом, будто на них светило закатное солнце.