– Здравствуй, воевода, – сказал он Правому. –Перемолвиться надо бы.

– О чём ещё? – спросил Крут недовольно.

Волкодав отозвал его чуть в сторону от остальных и сказал:

– Я хочу попросить тебя, воевода… Когда встанешь укресла госпожи, держись на один шаг дальше вправо, чем ты обычно стоишь.

– Что?.. – темнея лицом, зарычал Крут.

– Погоди гневаться, – Волкодав примирительноподнял ладонь. Потом принялся чертить на земле носком сапога. – Смотри,вот кресло государыни. Я встану вот здесь, чтобы всё видеть, но и на глазаособо не лезть. Если ты чуть-чуть отодвинешься, мне будет удобней.

У боярина зашевелились усы:

– А пошёл ты, дармоед…

Волкодав вспомнил осенившее его давеча сравнение и тихоответил:

– Я – пёс сторожевой, воевода. Где лягу, там и ладно,лишь бы стерёг.

Договаривал он уже боярину в спину.

Толстый халисунец Иллад оказался лекарем. Он прижился вкрепости ещё со времени детских хворей кнесинки, до сих пор пользовал её помере необходимости и считал своим непременным долгом сопровождать ЕленьГлуздовну на все выезды вроде сегодняшнего.

– Госпожа чем-то больна? – насторожился Волкодав.Кнесинка выглядела здоровой и крепкой, но мало ли…

– О чём спрашиваешь! – возмутился Иллад. –Как тебе не стыдно!

– Не стыдно, – сказал Волкодав. – Еслигоспожа больна, я должен это знать. Я её охраняю.

– Госпожа пребывает в добром здравии, и да сохранит еёЛунное Небо таковой ещё девяносто девять лет, – поджав губы, ответилхалисунец.

– Тогда зачем… – не подумавши начал Волкодав, нолекарь досадливо двинул с места на место расписной кожаный короб и перебил:

– Затем же, зачем и ты! Только от меня, в отличие оттебя, иногда есть толк!

Конюх Спел приготовил Волкодаву очень хорошего коня. Это былкрупный серый жеребец боевой сегванской породы. Мохноногие, невозмутимоспокойные, такие лошади казались медлительными и тяжеловатыми, но были способныпо первому знаку к стремительным и мощным рывкам и вдобавок славилисьпонятливостью. То есть как раз то, что надо. Покладистый конь взял с ладонинарочно припасённую горбушку, дохнул в лицо и потёрся лбом о плечо венна. Вот иполадили. Волкодав похлопал коня по могучей мускулистой шее, взял под уздцы иповёл наружу, провожаемый одобрительным взглядом слуги.

Когда садились в сёдла, Волкодав хотел помочь кнесинке Елень– государыня, облачённая в длинное платье, ездила на лошади боком, опирая обеноги на особую дощечку, – но боярин Крут, только что не оттолкнувтелохранителя, шагнул мимо и сам поднял «дочку» в седло. Тут Волкодав озлился итвёрдо решил, что по приезде на площадь встанет там, где сочтёт нужным, и пустьПравый выставляет себя на посмешище, если больно охота. Но старый боярин, легковскочив на своего вороного, свирепо оглянулся на телохранителя и толкнул коняпятками, заставляя его отступить от белой кобылицы кнесинки, и у Волкодавасразу полегчало на сердце.

Былые навыки вспоминались сами собой. Как только выехали заворота, внимательный взгляд Волкодава хватко заскользил по крышам, по верхушкамкрепких бревенчатых заборов, по лицам галирадцев, вышедших поприветствоватьгосударыню. Сколько ни твердили ему, что, мол, ни чужой, ни тем более свойнипочём не станет на неё покушаться, Волкодав был настороже. И, вообще говоря,без кольчуги чувствовал себя голым.

Когда-то он наблюдал за тем, как охраняли правителей вбольших городах Халисуна и Саккарема. Если этим владыкам случалось выходить кнароду, на всех крышах расставляли стрелков, вгонявших стрелу в перстенёк задвести шагов. И давали наказ при малейшем подозрении спускать тетиву без лишнихраздумий. Да и среди слуг добрая половина всегда были переодетые стражи… Инарод всё знал и всё воспринимал как должное. Здесь не то. Поступить так здесьзначило смертельно оскорбить галирадцев. Одного его ей, может быть, ещёпростят…

Вот и думай, телохранитель, как себя вести, чтобы и кнесинкуоградить, и с городом её не поссорить…

На площади Волкодав бросил поводья слуге (тот машинальноподхватил их и только потом спросил себя, почему бы венну самому не отвестисвоего коня, а заодно и боярских) и сразу встал подле кнесинки, за правымплечом. Боярин Крут, сопя и покусывая седые усы, пошёл чуть впереди и правее.Волкодав с благодарностью отметил, что старый воин зорко обозревал ту частькруга, которую он видеть не мог. Лучезар-Левый шагал с другой стороны. Кажется,он решил вести себя с Волкодавом единственным способом, который ему оставался:вообще его не замечать. По крайней мере на людях.

Поклонившись народу, кнесинка Елень опустилась в старинноекресло. Пропел серебряный рог, и Волкодав впился взглядом в первогоприблизившегося купца. Это был рослый, могуче сложенный, чёрный как сажамономатанец, чьи тростниковые корабли ошвартовались у пристани перед рассветом.Купец был одет в долгополое жёлто-красное одеяние, отороченное крапчатым мехом:у него на родине зимой было гораздо теплее, чем в Галираде летом. Чернокожийотлично говорил по-сольвеннски и держал речь сам, без толмача. Он привёз наторг дерево – чёрное, жёлтое и красильное, – а также слоновую кость идвадцать три чёрных алмаза. Два таких алмаза лежало в красивых деревянныхшкатулках, которые он поднёс кнесинке Елень. Та уже вытащила круглую деревяннуюбирку, чтобы вручить ему в знак разрешения на торговлю, но тут мономатанецзвонко хлопнул в розовые ладоши, и двое слуг бережно вынесли вперёд высокуюкорзину, сплетённую из пухлого тамошнего камыша. Купец расплылся в улыбке, сияяослепительными зубами, и, сняв полосатую крышку, запустил в корзину длинныеруки. Потом выпрямился и протянул кнесинке глиняный горшок. В горшке сиделневзрачного вида кустик, весь усыпанный белыми снежинками мелких цветков.Наверное, под здешним солнцем кустику было холодно: его укрывал большойстеклянный пузырь, не иначе, выдутый нарочно ради этого случая. Мономатанцынедаром славились как искусные стекловары…

Правительница большого и богатого города мигом позабылавсякую важность. Она всплеснула руками и выпорхнула из кресла, словно самаяобычная девочка, которую добрый друг побаловал маковым пряником.

– Ой, Шанака-сао! Санибакати ларимба…

Это значило – вот уж угодил, так угодил.

Оказывается, она говорила по-мономатански не хуже, чем купецШанака – по-сольвеннски. И, похоже, пестовала садик со всякой заморскойзеленью. Неподвижно стоявший Волкодав едва заметно напрягся: огромныйчернокожий отдал горшок с кустиком слугам и дружески обнял подбежавшуюкнесинку.

– Это мой сын, Глуздовна, нарочно для тебя отыскал. Двадня лазил! Улыбка Гор любит много, много солнца и… э-э-э… того, что птицыроняют!

Голос у него был зычный. В толпе, сошедшейся поглазеть,послышался смех.

После мономатанца на разостланный ковёр ступил венн из родаСиницы. Волкодав ощупал его точно таким же колючим взглядом, что и всехостальных. Венн поклонился кнесинке чёрными соболями, знаменитыми серебристымилисами и большой кадью огурцов, которые его племя умело солить совершенноособенным образом, всем соседям на посрамление. По мнению Волкодава, запах откадки шёл дивный. Краем глаза он заметил, как сморщил тонкий нос Лучезар.