гудит башка. Пять минут остановить всё – и подумать… И сделать. Удержать снаряд у казённика, подсунуть ладонь под донце и рывком переставить снаряд вот на эту железяку – двадцать сантиметров, – а потом обхватить его правой рукой и, помогая себе плечом, левой переставить донце вот сюда – ещё сантиметров тридцать, – а потом…

Но этих пяти минут – не было. Димка и без комментариев танка прекрасно знал, что хищное нечто, маскирующееся под «тигр», ну вот ни разу не будет безучастно наблюдать и ждать целых пять минут. А если танк дёрнется – то вот с этой железяки донце соскользнёт… и лови его.

«Дим, – включился противный внутренний голос, – а ты в натуре жить-то хочешь? Во-от. Танки нравятся? В Харьковское училище, которое папка заканчивал, собрался? Ну вот – ты ж сколько раз мечтал о чём-то таком, чтобы танк и всё по-настоящему! Получи и распишись…»

Димка вцепился в снаряд так, что заломило в запястьях. Кажется, он что-то отвечал танку, то ли его забалтывая, то ли себя уговаривая, но сам не слышал сказанного.

«Пять минут ему надо… – продолжал внутренний голос издевательским тоном. – А здорового взрослого дядю-заряжающего в придачу не надо?! Заряжай, сволочь!.. Или мечтай быть не танкистом, а кооператором!»

И вот тут Димка как-то отрешённо понял: если он сейчас ещё хотя бы полминутки себя пожалеет – всё. Ничего не выйдет. Никак. И этот белый «тигр» их убьёт. А так… так Димка хоть попробует, даже если точно знает, что не может.

Не может…

Мир мигнул, вспыхнул золотом, снова мигнул, и Димка с воплем вцепился в тушу снаряда. Словно переступая – через себя ли, через невозможность того, что делает, – рывком закинул его в лоток… и, продолжая орать что-то предельно матерное, начал толкать снаряд вперёд, вот ещё чуть, вот уже он почти скрылся в казённике, вот гильза, подпрыгнув скатом, с натугой пошла вперёд, вот…

А потом Димка с лютой тоской внезапно понял – всё. Не хватило самой малости… Сейчас он осыплется вниз, а снаряд выскользнет обратно. Силы кончались, и ладони, которыми Димка упирался в донце снаряда, соскальзывали, соскальзывали…

И мир яркой вспышкой окончательно раскололся на «до» и «после». И в тот момент, когда Димка, обессиленно взмахнув руками, упустил снаряд… он же – да, он же, Димка, собственной персоной! – всё продолжал, надсадно сипя, пихать снаряд вперёд. Почти ощутимо звенели натянутые в струну мышцы, и что-то вопил танк в шлемофоне, и Димке казалось – он всемогущ, той силы в его руках хватит не то, что снаряд закинуть – мир перевернуть, встряхнуть и отстроить заново! Что-то пульсировало то ли в груди, то ли в кармане, где мерцала живым солнцем та странная капля янтаря в спичечном коробке…

Димка оседал на пол, и в голове кольцом крутилась единственная мысль: надо успеть, пока сияет эта сила, пока мир состоит из темноты и золота. Надо успеть. Надо. Успеть. Ну же!

Ты – тот, другой Димка, который может, который успеет, – сделай это, давай!

Последнее, запредельное усилие – и вот снаряд вошёл в стремительно поднимающийся вверх казённик, и за мгновенье до того, как всё закончилось, – вместо облегчённого выдоха – Димка рывком вскочил на ноги с жадным отчаянием: не уходи! Ты – это я, и мы это сделали, я это сделал…

Где-то за краем сознания плотоядно и сыто то ли лязгнул, то ли чавкнул затвор.

…Димка пришёл в себя уже на полу. Сидел, разглядывал коленки – и вот тогда-то впервые подумал, что рехнулся.

Ведь он не мог поднять этот снаряд – но снаряда не было. И, разумеется, не было того второго Димки, куда он денется в танке, тут спрятаться негде!

«Какой бред мне в голову лезет-то…»

Снаряда нет. А значит… он смог сам? А глюки и залитый золотым светом мир, и своё-чужое всемогущество… просто глюки?

– Всё, Димка, всё, ты успел. Ты молодец.

– Да… Я успел.

***

…Тот вывел Янку не к многоэтажке в Энске, откуда начался их путь, а под знакомую арку. В то шаткое мгновенье, когда было непонятно, где Янка находится, там или здесь, и где сам Тот, Янка снова взглянула на часы, не удержавшись от любопытства.

Цифры стремительно менялись, словно в телефоне распрямлялась какая-то электронная пружина. 20:03… 33… 47… 21:10… 21:22. Притормозили, подумали и превратились в 21:23.

На этом время соизволило остановиться. Вернее, пойти в обычном темпе, судя по миганию двоеточия, показывающего смену секунд.

Тота под аркой не было. И дома свет не горел. Ни-ко-го…

Закинув воняющую Тэшкой куртку на балкон, Янка забилась под душ, намылила голову и, постепенно расслабляясь и отгоняя ворчащую совесть, подумала, что перед сном обязательно позвонит Тоту и договорится о встрече завтра.

Но ночью телефон мерзко прошипел, что набранный номер не существует.

С вылетевшей из кармана толстовки чёрно-белой фотокарточки настороженно смотрел Тот с пионерским галстуком на шее.

Глава 14. Тот ли

Когда некуда себя деть – рисуй, играй или хотя бы учи информатику. Янка занималась всем этим попеременно, поэтому мышкой елозила по тетради, а карандашом, забывшись, порывалась рисовать по монитору.

От Тота – ни единой весточки.

Телефон «не существовал», сны не снились, и в голову лезли всякие ужасы. На этом фоне приглашение в «танчиках» от кого-то из случайных союзников в Виков клан – знал бы, кого зовёт! – даже не вызвало бури чувств. Янка не ответила, медленно-медленно выдохнула, сжала в горсти рыбку под футболкой и вернулась к рисованию, стараясь думать только о птице, чей клюв был закован в железо, а когти – в медь. Наброски летели в мусорку, образ ускользал и менялся, а в груди что-то ворочалось – трепещущее, болезненное, беззащитно-мягкое…

– Аш-ш, – яростно зашипела Янка и как мантру повторила про себя текст с верхней части листа.

На море-окияне, на острове Буяне

Лежит бел-горюч камень Алатырь.

На том камне сидит птица Гагана,

У птицы той клюв железный, сердце чёрное, когти медные,

Стережёт птица камень тот, охраняет место заповедное.

Не тронет Алатырь ни мудрец, ни храбрец,

Ни царь, ни государь, ни вольный рыбарь,

Ни Иван-дурак,

А лишь тот, кого звать никак.

На кухне тонко засвистела скороварка, и этот звук вернул Янку в реальный мир за секунду до того, как в дверь позвонили.

Последний взгляд на монитор – и Янка закрыла вкладку с игрой, перевернула рисунок и демонстративно уткнулась в тетрадку. Если это Лерочка – пусть мать сама открывает…

Раздавшийся в коридоре девичий голос заставил вздрогнуть.

– Добрый день, а вы Янкина мама, да? А я Лена, очень приятно.

По голосу чудилась девочка-ровесница – и почему-то обязательно с двумя аккуратными косичками, в форменном платье, как на старинных фотографиях гимназисток… но Янка не обманывалась. В комнате стало зябко и неуютно.

Но выхода не было.

– Привет… –