это сколько же потребуется людей, сколько потребуется срубить деревьев, – но есть только этот способ, а что касается рельефа местности, то это ручьи, овраги, озёра-болота, скалы всякие, луга, пахота – это всё поможет сильно сэкономить время.

– Но если даже большая река не остановила…

– Защитную полосу надо делать там, где нет таких сосен… – продолжая говорить, старина Вэй не удержался и снова лёг на кушетку.

– Где делать защитную полосу?

– Тут два условия: чтобы рельеф соответствующий, и ещё – подальше, чтобы было время.

– Ты просто скажи, где, по-твоему, это подходящее место!

– Счастливая деревня, – сказал старина Вэй и добавил: – а сооружением защитной полосы должны руководить инженеры лесхоза…

– Эти контрреволюционные должности отменены!

Старина Вэй горько усмехнулся:

– Ну так пусть, как я, трудом искупляют вину. – Он подумал и выдвинул ещё одно условие: – Если бы разрешить прежнему секретарю…

– Ты хочешь всех, что ли, вернуть? Пользуясь случаем, реставрацию устроить?

Пришлось старине Вэю придержать язык.

Пришёл врач, дал ему лекарство, сделал инъекцию; тут же в машине и провели собрание командного штаба – как в Счастливой деревне дислоцировать несколько тысяч человек отрядов борьбы с огнём.

В час вечерних сумерек первая колонна уже вошла в Счастливую деревню.

Пожар продолжал полыхать по обоим берегам.

9

Большой пожар преодолел естественную преграду – перешагнул реку – и уже пылал позади огромной горы, возвышавшейся к юго-востоку от Счастливой деревни. Из находившейся в непосредственной близости от огня Счастливой деревни языков пламени не было видно. Стена дыма заслонила почти всё небо на юго-востоке, сквозь дым и пыль с трудом пробивалось тусклое солнце, окружённое сероватым маревом с мрачным кровавым отсветом; всё вокруг тонуло в этом мареве, очертания предметов были размытые, словно во сне, странном и абсурдном.

Воздух больше не содрогался так резко, но ветер по-прежнему поднимал в небо пепел пожара, пепел падал с неба, как нескончаемый серо-чёрный мелкий снег. Меньше чем за два дня всё в Счастливой деревне – крыши, земля, деревья – всё было покрыто слоем мелкой тонкой пыли, что ещё больше усиливало ощущение нереальности происходящего.

На полях с посевами испарилась до последней капли вся влага, скоро должны были совершенно иссохнуть и побеги, зелень из них вместе с улетучивающейся водой вытягивало на поверхность листочков, и поэтому поля, напротив, казались изумрудно-зелёными, более яркими чем обычно.

Гэсан Вандуй протянул руку и потрогал эти чересчур зелёные побеги; как только он дотронулся, они тут же рассыпались в крошки. Видя такую картину, он сам себе усмехнулся. Но он не сильно переживал по этому поводу. Китай – страна большая, если в одном месте неурожай, то правительство из других мест пришлёт продовольствие. Он ходил по полю и в беспокойстве смотрел на посевы чисто по крестьянской привычке.

По-настоящему он беспокоился о молодёжи, отправившейся тушить пожар, в особенности о Собо. Этот бесшабашный парень не понимает, где мелко, а где глубоко; подгоняемый собственными неуёмными амбициями, он запросто может подвергнуть себя и своих приятелей большой опасности.

Десяток с лишним лет назад он тоже был такой активист, как Собо. В то время компартия только-только освободила его от батраческого рабства. Так же, как Собо, он был в самом начале командиром взвода народного ополчения. Потом уже начальником кооператива высокой ступени, а когда образовали коммуны, стал начальником большой производственной бригады. Компартия помогла ему подняться из низов, дала силы встать против старшин-тусы и глав родов. Но вот поднялись молодые, как Собо, и они встают против компартии. Этого он совсем не понимал.

А что же им, подумал он, вечно смотреть на молодёжь и радоваться? Додумав до этого, он снова усмехнулся, на этот раз уже от недоумения и растерянности.

Он понимал, что в такой ситуации Собо и такие, как Собо, давно уже обходятся без его переживаний.

И всё же он был руководителем, выращенным коммунистической партией, он совершенно естественно обязан был беспокоиться о том, удастся ли Счастливой деревне благополучно пережить эту беду.

Он сам знал, что он человек не очень умный. Но он всегда находил себе самых разных помощников, которые помогали делать дело.

Там, где дело касалось лесов, он всегда опирался на поддержку двух людей. Один был старина Вэй из отделения полиции коммуны, другим был шаман Доржи, умевший угадать направление ветра в горах. Теперь старину Вэя объявили реакционером, Доржи сбежал из тюрьмы, прячется в горах и не высунет носа. Он решил, что надо всё же навестить Доржи. Когда появлялось дело, которое надо сделать, на душе у него становилось спокойнее.

По пути он постоянно останавливался из-за мучившей его жажды, наклонялся к ручью и пил большими глотками. Пожар ещё не пришёл сюда, но воздух был уже прокалённый и совершенно сухой. В очередной раз опустившись на колени на сырой мягкой глинистой почве на берегу ручья, высоко задрав зад и погрузив всё лицо в прозрачную освежающую воду, слыша, как прохладная вода с бульканьем течёт в горле, охлаждая распалённое нутро, он ни с того ни с сего вдруг представил себе, как он выходит из леса, поднимает своё охотничье ружьё, целится в этого медведя, долго и жадно пьющего из ручья. Вот уж никак не думал, что в такое время эта вода будет пьянить, как водка, что он и сам перестанет понимать кто он – охотник или медведь.

Не к добру это. Он тут же поднялся и пошёл дальше, пока не почувствовал, что от сухости воздуха в груди всё горит. Тогда он опять склонился и пил из ручья. Одновременно его чуткое ухо охотника улавливало, что вокруг него в лесу множество зверей носятся повсюду в таком же беспокойстве, что и человек, или даже ещё больше, и это беспокойство не из-за пищи и не из-за поиска партнёра.

Животные гораздо острее, чем люди, предчувствуют природное бедствие.

Доржи умылся в горячем источнике, обработал лекарством раны и лежал в сухой горной пещере. Увидев начальника большой бригады, он даже не приподнялся, только на лице отобразилась саркастическая усмешка:

– Что такой невесёлый, небо вот-вот обвалится?

В обычное время такая реакция Доржи смутила бы его, но сегодня, глядя на этого беглеца-бедолагу, ещё сохраняющего свою привычную спесивость, он почувствовал облегчение, словно прохладной воды глотнул:

– Ты меня успокоил, Доржи, раз ты так разговариваешь, я спокоен.

Но заставить Доржи смягчиться было не так просто:

– Трава на пастбищах выросла хорошая, это хорошо для овец и коров народной коммуны; так это тебе заслуга, а вина, значит, – моя. Ты, наверное, боишься, что я помру и не на кого будет повесить