была изрезана глубокими каньонами, вот и приходилось то нырять вниз с кручи, окунаясь в молочно-белый туман, то карабкаться вверх, слыша за спиной яростный камнепад или проваливаясь в рыхлый, не подмёрзший ещё песок. Временами проглядывало в вышине неласковое холодное солнце, лениво светило на них, вызываю неприятную резь и слёзы в глазах.

Вот наконец впереди, на крутом холме, окружённый кольцом крепких дубовых стен, вырос Свиноград.

Путь к воротам замка-гнезда надёжно охранялся бдительными стражами, перед воротами зиял ров, через который в мирное время вёл подъёмный мост. Мощные стены, сторожевые башни и стрельницы, зубчатые венцы, за которыми поблескивала шишаки дружинников — трудно было сказать, где, в каком месте лучше было начинать приступ.

Ярополк, зло теребя пшеничный ус, чертыхнулся и громким голосом приказал:

— Плотникам за нощь туры и пороки[233] сготовить! А дружине — разбить вежи! Сожидать будем!

— Зря затеял ты сие, княже! Ростиславич тебе — не ворог! Чад твоих укрывать помогал им! — пытался отговорить Ярополка от опасной затеи Радко.

Вторил ему Вой кин, остальные же дружинники и бояре стали спорить с ними и поддерживать княжеское решение.

Громче всех кричал Нерадец.

— Коли нынче по зубам Володарю не дадим, вовсе обнаглеет он! На Владимир, на Луцк метит хищник сей!

Отмахивался Ярополк от советов верного проводчика Радко, зато доводам Нерадца и иже с ним внимал с благосклонностью.

Ближе к вечеру в лагерь Ярополка, раскинувшийся на высоком месте возле берега речки Белки, прибыл посол от Володаря — свиноградский боярин Дорожай. Средний Ростиславич слал своему родичу-врагу грамоту, призывая его к благоразумию.

«Брат мой! — писал Володарь. — Было время, и мы были врагами, но Бог промыслом своим, ко всеобщему счастью, примирил нас. Не будем же зря лить кровь. По ту сторону Буга — твоя земля, по сию — моя».

Ярополк принимал гонца в огромном шатре, в котором на кошмах разместилась вся старшая княжеская дружина. Прочтя грамоту, Ярополк пришёл в ярость, изорвал её на глазах у изумлённого боярина и велел гридню принести ножницы.

— Ну-ка, отроки, вяжите сего лиходея! — крикнул он.

Напрасно пытался Радко удержать гневавшегося князя. Грубо оттолкнул его Ярополк, процедив сквозь зубы:

— Пшёл вон! Советы он мне давать будет! Ардагаста не изловил, пёс!

Лицо проведчика окрасил румянец горькой обиды, резко повернулся Радко и едва не бегом выскочил из шатра. За ним следом поспешили Воикин и Дмитрий.

Тем часом два дюжих молодца из волынской дружины подхватили боярина Дорожая за плечи, связали ему за спиной руки, а гридень подал Ярополку ножницы, которыми тот, подбадриваемый дружинниками, стал стричь послу крашенную хной бороду.

— Княже, грех творишь! Неправедное деешь! Почто обиду тяжкую мне наносишь?! — вопил боярин. — Почто лихо так измыслил?! Отпусти! Пощади браду мою! Рази ж содеял я что супротив?! Рази ж ворог я те?! Я князя Володаря волю исполняю!

— А князь-от твой, — перебил его со злорадной усмешкой Ярополк. — Изгой еси! И служат ему одни токмо холопища да отметники! Ну вот, — довольно улыбнулся он, бросив наземь состриженный клок бороды. — Убирайся топерича к свому Володарю! И передай: нет ему на моей земле места!

Боярин, в смятении, красный от обиды и позора, стрелой бросился прочь из княжеского шатра.

— А где, други, собачки мои гончие? — со смехом вопросил Ярополк своих приспешников, едва несчастный удалился. — Давай-ка потравим его, дабы помнил милость нашу!

Когда чувствовал за собой Ярополк силу, то бывал смел, дерзок, нагл, мог впасть в гнев, а мог, как ныне, позабавляться, поглумиться над своей жертвой, забывал про какие бы то ни было страхи; когда же знал, что слаб — трусил, прятался за чужие спины, легко и малодушно уступал, независимо от того, нрав был или нет...

Не успел ещё Дорожай покинуть лагерь, как набросилась на него под гогот Ярополковых ратников свора гончих собак. Одна из них вцепилась в дорогой ромейский кафтан, а другая стала с яростью рвать жёлтый сафьяновый сапог.

Боярин упал наземь и покатился вниз по склону оврага. Собак придержали псари — смех смехом, но не доводить же дело до смертоубийства.

Неудачливый посол, весь грязный, исцарапанный, искусанный, в изодранной одежде, без коня, которого отобрал у него Ярополк, охая и жалобно вздыхая, побрёл обратно в Свиноград. Он на чём свет стоит клял за самовольство и пакости находников-волынян и их князя. Особо сокрушался боярин из-за бороды, сапог и кафтана.

...В город Дорожай воротился уже в сумерках, весь вымокший, грязный, босой. Вместо густой, окладистой бороды свисал у него с подбородка жалкий пучок.

— Поглумился надо мною Ярополк! — с возмущением поведал он Володарю и собравшимся в горнице градским старцам. — Сперва браду остриг, а после собаками травить велел! Сапоги порвали псы ошалелые! Кафтан изодрали весь! Думал, всё, конец! Да, видно, вдоволь напотешился надо мною супостат сей, придержать велел собак! Прочь приказал убираться! Коня отобрал! А тебя, княже, словами поносными ругал! И дружина еговая гоготала, слова сии слушая!

Гнев затмевал разум. С трудом удержался Володарь, чтобы не велеть тотчас дружине вылететь за ворота и ударить на обидчика! А что?! Ночью, покуда Ярополк не ждёт!

«А может, напротив, только и сожидает он глупости от меня! Нет, надо успокоиться! Выставить двойную охрану на стенах и в посадах, выслать лазутчиков по окрестностям. Иного нет».

С наступлением темноты Володарь в очередной раз поднялся на заборол крепостной стены. Долго стоял, всматривался в ночную даль, видел жёлтые, словно светлячки, огоньки вражеских костров на косогоре за рекой.

Огней этих было много, и становилось тревожно: сдюжим ли, выстоим ли под натиском Ярополковых латников?

Круто поворотившись, спустился Володарь внутрь крепости. На ходу стал отдавать распоряжения воеводам:

— Котлы с варом держите наготове. Стражу на стенах меняйте почаще. И следите за всем, очей не спускайте, — говорил он резким, отрывистым голосом, стараясь придать и себе, и ратным уверенность.

В холодном небе тускло мерцали звёзды. Лохматые тучи вуалью прикрывали тонкий серп убывающей луны. За воротами