— А что у нас на ужин?

Этот вопрос прервал не очень радостные раздумья Зака, и онснова повернулся к плите.

— Ничего особенного, — ответил он Джулии. — Кулинар из меняникудышный.

Чтобы хоть чем-то занять себя, пока он заканчивалприготовление ужина, она стала рассматривать его широкие плечи и спину,обтянутые черным свитером. Они были удивительно мускулистыми, как будто онспециально накачивал их на индивидуальных тренажерах. Тюрьма. Джулия где-точитала о том, что в нее действительно попадает очень много невинных людей, иона внезапно почувствовала, что ей очень хочется, чтобы Захарий Бенедиктдействительно оказался одним из них. Не поворачиваясь, он сказал:

— Садись на диван. Я принесу все туда.

Джулия кивнула и слезла с табурета, отметив, что второйбокал вина явно подействовал на нее и она слишком расслабилась. Зак шел за нейс тарелками в руках. Она села на диван, и Зак поставил на кофейный столик дветарелки, на одной из которых был сочный, аппетитный бифштекс и румяная печенаякартофелина.

Однако на тарелке, которую он поставил перед ней,красовалась лишь небрежно вываленная из консервной банки кучка тунца. И все. Ниовощей, ни зелени.

После всех гастрономических ожиданий неаппетитная горканичем не приправленного тунца казалась просто прямым оскорблением. Это засталоДжулию врасплох, и она недоверчиво посмотрела на Зака. На ее лице были написанысердитое изумление и обида.

— Разве ты не этого хотела? — невинно поинтересовался он. —Или, может быть, предпочтешь бифштекс? Я на всякий случай приготовил два.

Эта мальчишеская выходка, заразительная улыбка и смеющиесяглаза заставили Джулию весело расхохотаться, хотя подобная реакция в ееситуации выглядела по меньшей мере эксцентричной. Когда он вернулся из кухни совторым бифштексом, ее плечи все еще содрогались от смеха.

— Может быть, это тебе понравится больше? — Ну, знаешь ли, —Джулия старалась говорить как можно серьезнее, несмотря на пляшущие в глазахвеселые искорки, — я еще могу простить тебе похищение и запугивание. Нопредлагать мне тунца в то время как сам собираешься есть бифштекс, — это ужеслишком.

Джулия с аппетитом принялась за бифштекс, однако Зак вскоренарушил молчание, заметив синяк на ее руке.

— Ударилась, играя в футбол, — объяснила она.

— Что?

— На прошлой неделе я играла в футбол и случайно ударилась.

— О какого-то большого и сильного полузащитника?

— Нет, о маленького мальчика в большой инвалидной коляске.

— Что?

Поняв, что так просто он от нее не отстанет, Джулия решиланемного порассуждать на тему о футболе.

— Я сама виновата, — сказала она, невольно улыбаясь привоспоминании о той игре, — честно говоря, я вообще предпочитаю баскетбол.По-моему, наш американский футбол — игра, лишенная всякого смысла.

— Почему ты так считаешь?

— Возьмем хотя бы игроков. Есть защитник, полузащитник ичетверть-защитник. А почему пропущены три четверти? Или им не нужен защитник?Да и разметка поля какая-то несимметричная, — начала было она, но веселый смехЗака не дал ей закончить эти рассуждения. — Нет, футбол определенно не мояигра. Правда, это не имеет никакого значения. Главное, чтобы он нравился детям.Один из моих мальчиков, наверное, даже попадет на Олимпиаду длядетей-инвалидов.

Зак заметил, как засветились ее глаза и смягчился голос, когдаона говорила о «своих мальчиках», и поразился такой исключительной доброте испособности к состраданию. Стараясь во что бы то ни стало не дать ей замолчать,он задал следующий вопрос:

— А что ты делала в Амарилло в тот день, когда мывстретились?

— Я поехала туда к дедушке одного из моихподопечных-инвалидов. Он достаточно богат, и я надеялась получить от негонемного денег на свою программу по ликвидации неграмотности среди взрослых.

— Тебе это удалось?

— Да, чек уже у меня.

— А почему ты, собственно, решила стать учительницей? —настойчиво продолжал расспрашивать Зак. Ему почему-то очень не хотелось, чтобыона умолкала. Задав последний вопрос, он понял, что наконец нашел удачную тему.

Джулия улыбнулась своей фантастической улыбкой и охотно ответила:

— Я люблю детей, а работа учителя — древняя и уважаемаяпрофессия.

— Уважаемая? — переспросил он, меньше всего ожидая услышатьтакой эпитет. — Мне казалось, что в наше время люди не очень-то пекутся ореспектабельности. Почему для тебя это так важно?

Джулия лишь слегка пожала плечами:

— Я — дочь священника, а Китон — маленький городок, —ответила она.

— Понятно, — сказал Зак, хотя на самом деле абсолютно ничегоне понял, — но ведь есть и другие профессии, ничуть не менее респектабельные.

— Да, конечно, но тогда мне не довелось бы работать с людьмитипа Джонни Эверетта и Дебби Сью Кэссиди.

При упоминании о Джонни ее лицо даже засветилось изнутри, иЗак невольно заинтересовался, кто же такой этот Джонни, который, судя по всему,значил для нее даже больше, чем почти жених.

— А кто такой Джонни Эверетт?

— Он один из моих учеников, точнее, один из моих самыхлюбимых учеников. У него полностью парализована нижняя часть тела. Когда ятолько начала работать в китонской школе, у него были такие проблемы с учебой идисциплиной, что мистер Дункан уже собирался отправлять его в спецшколу дляумственно отсталых детей. Его мать утверждала, что он прекрасно умеетразговаривать, но, кроме нее, никто никогда этого не слышал. А так как онаникогда не позволяла ему играть с другими детьми, то у всех создалосьвпечатление, что она просто добивается того, чтобы ее сын казался… ну, болеенормальным, что ли, чем он был на самом деле. В классе он вел себя просточудовищно — швырялся учебниками, перегораживал дверной проход во время переменыи тому подобное. Мелочи, конечно, но так как он их делал постоянно, то мистерДункан решил отправить его в спецшколу.

— А кто такой мистер Дункан? Зак невольно улыбнулся, увидев,как презрительно сморщился ее маленький носик при упоминании этого имени.

— Это наш директор.

— Кажется, ты его не особенно жалуешь?

— Он неплохой человек, но уж слишком чопорный иконсервативный. Такие взгляды, как у него, были бы вполне уместны лет стоназад, когда ученика, осмелившегося заговорить без разрешения учителя,наказывали розгами.