— Поначалу? — изумленно воскликнула Джулия, глядя на Зака,который медленно приподнимался со своего места. — Что они хотят этим сказать?

Ответ последовал тотчас же:

— Версия о взятии заложницы, — продолжал Том Брокоу, —отпала после того, как в полицию обратился водитель грузовика Пит Голаш. Онсообщил, что сегодня на рассвете видел пару, совпадающую по описанию с ЗахариемБенедиктом и Джулией Мэтисон, на одной из площадок для отдыха в штате Колорадо…

На экране появилось жизнерадостное лицо Пита Голаша. Каждоеего слово казалось Джулии ударом кнута. Ей хотелось плакать от унижения ибессильной ярости:

— Они резвились в снегу, как пара подростков. А когда этадевушка — Джулия Мэтисон, я в этом уверен на сто процентов — упала, Бенедиктупал сверху. Не требовалось большой наблюдательности, чтобы понять, чем онизанимаются. Они целовались. И она совсем не была похожа на заложницу! Уж можетемне поверить!

К горлу подступала тошнота. Омерзительная, чудовищнаяреальность вторглась в уютную атмосферу горного дома и заставила почувствоватьвсю ее неестественность. Взглянув на человека, который насильно затащил еесюда, Джулия увидела его именно таким, каким он незадолго до этого предстал наэкране — осужденным убийцей в тюремной робе с номером на груди. Но прежде чемгорькие слова сорвались с ее губ, на экране возникла новая картинка, еще болеемучительная.

— Наш корреспондент Фил Морроу отправился в Китон, штатТехас, где Джулия Мэтисон жила и работала учительницей младших классов вместной начальной школе. Ему удалось взять небольшое интервью у родителейдевушки — преподобного Джеймса Мэтисона н его жены…

— Нет! — закричала Джулия, увидев серьезное, благородноелицо своего отца. Мягким, ровным голосом, ни на секунду не теряя чувствасобственного достоинства, он пытался убедить всех телезрителей в ееневиновности.

— Если Джулия действительно находится вместе с Бенедиктом,то наверняка против своей воли. Выступавший передо мной водитель ошибается. Онлибо не очень хорошо рассмотрел ту пару, либо не правильно истолковалпроисходящее. — Бросив суровый и неодобрительный взгляд на толпящихся вокругрепортеров, Джеймс Мэтисон добавил:

— Больше мне нечего сказать.

Сквозь слезы стыда и унижения Джулия увидела, что Бенедиктнаправляется к ней.

— Мерзавец! Подонок! — глухо выкрикивала она, с трудомсдерживая рыдания и пятясь назад.

— Послушай, Джулия, — взяв ее за плечи, Зак безуспешнопытался хоть как-то успокоить бьющуюся в истерике девушку.

— Не притрагивайся ко мне! — судорожно вырывалась Джулия,бессвязно выкрикивая в перерывах между всхлипами:

— Мой отец священник! Он уважаемый человек! А теперь вседумают, что его дочь — грязная потаскуха! Я — учитель! Я учу маленьких детей!Как я теперь смогу смотреть им в глаза после того, что произошло? После того,как я, как последняя шлюха, валялась в снегу с беглым убийцей?

Зак понимал, что она права, и каждое ее слово полосовалонатянутые нервы, как удар кнута.

— Джулия…

— Я так старалась целых пятнадцать лет! — всхлипывалаДжулия, продолжая вырываться. — Я так хотела достичь совершенства! И мне этопочти удалось! — Мучительная боль, звучавшая в ее голосе, передавалась Заку,хотя он и не мог до конца понять ее источника. — И все попусту! Все моистарания были напрасны! Все пошло прахом!

Внезапно, как будто утратив всякую волю к сопротивлению,Джулия обмякла в его руках. Только плечи все еще продолжали сотрясаться отрыданий.

— Я так старалась, — глотая слезы, говорила она, — я сталаучительницей для того, чтобы они могли мною гордиться. Я… я ходила в церковь ипреподавала в воскресной школе. Теперь мне не позволят этого делать…

Чувство вины, и без того мучительное, от такого глубокого иискреннего горя стало просто невыносимым.

— Пожалуйста, перестань, — умолял Зак, обнимая ее и прижимаяк своей груди, тщетно пытаясь хоть как-то успокоить. — Я все понимаю, и мнедействительно очень жаль. Когда это все закончится, я постараюсь сделать так,чтобы они узнали правду.

— Ты понимаешь! — горько воскликнула Джулия, поднимая к немунесчастное, залитое слезами лицо. — Как можешь ты понимать, что я сейчасчувствую?! — Животное, грязное животное. Да как он смеет говорить ей такое?

— Да, я понимаю! — крикнул Зак, тряся ее за плечи до техпор, пока она не посмотрела ему в глаза. — Я очень хорошо понимаю, какчувствует себя человек, которого обвиняют в том, чего он не совершал!

Джулия хотела возмутиться, закричать, что он делает ейбольно, но осеклась. Страшная душевная мука, написанная на его лице, не моглабыть притворной.

— Я никого не убивал! Слышишь? Не убивал! Скажи, что веришьмне! Пусть даже это будет ложь! Умоляю, скажи! Я хочу, чтобы кто-нибудь сказалмне это!

Джулия внутренне содрогнулась при одной мысли об этом.Сглотнув ком, застрявший в горле, она посмотрела на осунувшееся, но по-прежнемукрасивое лицо, склонившееся над ней, и прошептала:

— Я верю тебе! — Долго сдерживаемые слезы хлынули по щекам.— Я действительно верю тебе.

Непритворное сочувствие и искреннее сострадание сделали своедело. Неприступная стена льда, которую Зак в течение долгих лет упорновоздвигал вокруг своего сердца, дала трещину и начала таять.

— Пожалуйста, не плачь, — хрипло шептал он, вытирая горячиеслезы с нежных щек.

— Я верю тебе! — повторила Джулия, и страстность, с которойбыли сказаны эти слова, нанесла последний и сокрушительный удар посамообладанию Зака. Горло сжалось от совершенно незнакомых эмоций, и несколькосекунд он даже не мог пошевелиться, потрясенный услышанным и увиденным. Широкораспахнутые, влажные от слез глаза Джулии походили на умытые дождем анютиныглазки, и хотя она до боли закусывала нижнюю губу, та все равно продолжалапредательски дрожать.

— Пожалуйста, не надо плакать, — шептал Зак, приникая кнежным, распухшим от рыданий губам. — Пожалуйста, не надо, прошу тебя…

Тело Джулии напряглось, как струна, но Зак не мог понять,чем это было вызвано — испугом или неожиданностью. Да в тот момент ему былосовершенно все равно. Только бы сжимать в объятиях хрупкое тело этой девушки,наслаждаться той необыкновенной нежностью, которую она в нем вызывала.Нежность. Чувство, о котором он забыл много лет назад.

Зак вновь и вновь напоминал себе, что не должен торопиться,не должен ни к чему понуждать ее. Но мягкость и податливость ее солоноватых отслез губ сводили с ума и заставляли забыть о данных самому себе обещаниях.