– Останься до конца месяца, – услышал он свой собственныйголос.

– Что?

– Не трусь. Если ты уедешь сейчас, то всю жизнь будешь себяспрашивать, зачем ты вообще туда ездила.

– Ты в школе в футбол играл? Держу пари, что играл.

– Я даже плавать-то не умел.

– Стало быть, ты ни хрена не понимаешь?

– Я думаю о самоубийстве.

– Ты даже не… Что ты такое сказал?

– Я думаю о самоубийстве. – Голос его звучал ровно,спокойно. Ему уже не было никакого дела до того, что разговор этотмеждугородный и может прослушиваться. Хрен с ними, пусть слушают, кто бы они нибыли – телефонная компания, Белый Дом, ЦРУ, ФБР… – Я пытался что-то изменить,но у меня ничего не получается. Наверное, это потому, что я уже немного дляэтого староват. Что-то произошло несколько лет назад, и я знал, что это ужасно,но я не знал, что это окажется таким ужасным для меня. Я думал: что случилось,то случилось, и рано или поздно я с этим справлюсь. Все внутри меняраспадается. Мне это уже надоело.

– У тебя рак? – прошептала она.

– Наверное, ты права.

– Так иди к доктору, ложись в больницу…

– Это рак души…

– Ну, ты и загнул. По-моему, ты просто слишком сосредоточенна самом себе.

– Может быть и так, – сказал он. – В любом случае, это неимеет никакого значения. Так или иначе, костер уже сложен – осталось толькоподнести спичку. То, что должно случиться, обязательно произойдет, и от этогоне уйти. Единственное, что меня беспокоит, это ощущение, которое появляется уменя время от времени: будто я – персонаж в книге какого-то второразрядногописателя, и он уже заранее решил, что должно случиться и почему. Так даже прощесмотреть на вещи – не стоит возлагать ответственность на Бога. В конце концов,что Он для меня сделал? Нет, это все плохой писатель, это он виноват. Оннаписал в своей книжонке, что у моего сына была опухоль мозга, и мой сын умер.Это было в первой главе. А кончу я жизнь самоубийством или нет, это выяснитсятолько перед самым эпилогом. Глупейшая история.

– Послушай, – сказала она обеспокоенно. – Если у вас вгороде есть служба психологической помощи по телефону, то, может быть, тебеимеет смысл…

– Они ничем не могут мне помочь, – сказал он. – Впрочем, этовсе неважно. Я хочу помочь тебе. Ради Бога, оглянись хорошенько вокруг себя,прежде чем сбежать оттуда. Брось наркотики, ты сама говорила, что собираешьсябросить. В следующий раз, когда ты оглянешься вокруг себя, тебе будет ужесорок, и выбор будет не особо богатым.

– Нет, здесь я не могу оставаться. Только не в этом городе.

– Все города будут для тебя одинаковыми, если ничего неизменится внутри тебя. Если ты чувствуешь себя дерьмом, то и все вокруг кажетсятебе дерьмом. Уж я-то это знаю. Заголовки газет, даже объявления, которые ячитаю по дороге, – все говорит мне: это верное решение, Джорджи, вынь штепсельиз розетки, и все будет в порядке.

– Послушай…

– Нет, это ты послушай. И советую тебе быть повнимательнее.Стареть – это все равно что ехать на машине по снегу, который с каждой минутойстановится все глубже и глубже. А когда ты погружаешься в него по колеса, тоначинаешь просто буксовать на месте. Это и есть жизнь. И никакиеснегоочистители не придут к тебе на помощь. И корабль никогда не приплывет затобой. И спасательных шлюпок нет ни для кого. И ты никогда не выиграешь. Тебяне будет снимать оператор, и не найдется никого, кто следил бы за твоейборьбой. Это и есть жизнь. Только это. И больше ничего.

– Ты не знаешь, на что похоже это место! – закричала она втрубку.

– Нет, но зато я знаю, на что похоже это место.

– Не надо опекать меня. Ты за мою жизнь не отвечаешь.

– Я пошлю тебе пятьсот долларов – Оливии Бреннер,главпочтамт, до востребования, Лас-Вегас.

– Меня здесь уже не будет. Так что деньги вернутся к тебеназад.

– Не вернутся. Потому что я не укажу обратный адрес.

– Тогда проще тебе выбросить эти деньги прямо сейчас.

– Прими эти деньги и постарайся найти работу получше.

– Нет.

– Тогда подотри ими задницу, – отрезал он и повесил трубку.Руки его тряслись.

Через пять минут телефон снова зазвонил. В трубке раздалсяголос телефонистки:

– Готовы ли вы…

– Нет, – ответил он и повесил трубку. В тот день телефонзвонил еще дважды, но ни в первый, ни во второй раз это была не Оливия.

***

Около двух часов дня Мэри позвонила ему из дома Боба иДжэнет Престон. Боб и Джэнет. Они всегда напоминали ему Барни и УилмуФлинтстоунов. Как он поживает? Хорошо. Ложь. Что он делает на Рождество? Пойдетв ресторан и съест рождественскую индейку. Ложь чистейшей воды. А как насчеттого, чтобы присоединиться к ним? У Джэнет еще полно угощения, и она была быочень ему благодарна, если бы он помог ей от него избавиться. Нет, в настоящиймомент он не голоден. Правда.

Он уже успел прилично заложить за воротник и, поддавшисьинерции разговора, пообещал ей, что пойдет на вечеринку Уолтера. Похоже, это ееобрадовало. Знает ли он, что Уолтер сказал приходить со своей бутылкой? А развеУолтер Хэмнер поступал иначе хоть раз в жизни? – спросил он, и она рассмеялась.Они распрощались, и он снова уселся перед телевизором со стаканом в руке.

Телефон снова позвонил около половины восьмого, и к томувремени он уже был пьян в стельку.

– Аллоу?

– Доуз?

– Доз слушит, кто гаврит?

– Это Мальоре, Доуз. Сэл Мальоре.

Он моргнул и уставился в свой стакан. Потом он посмотрел нателевизор, по которому шел фильм под названием «Домой на каникулы». Это былфильм о семье, которая собралась под Рождество в доме старого умирающегопатриарха, и кто-то убивал ее членов одного за другим. Очень рождественскаяистория.

– Мистер Мальоре, – сказал он, стараясь произносить словакак можно отчетливее. – Желаю вам счастливого Рождества. Удачи в новом году.

– Ох, если бы ты только знал, как я боюсь семьдесятчетвертого года, – скорбно произнес Мальоре. – В этом году нефтяные магнатыокончательно подомнут под себя страну. Вот увидишь, Доуз. А если ты мне неверишь, то посмотри на список моих продаж за декабрь. Я тут продал на днях«Шевроле Импала» – машина чистая, как платье школьницы, и знаешь, за сколько яее отдал? За тысячу зеленых! Ты можешь в это поверить? За один год цены упалина сорок пять процентов. Но зато я могу продать сколько угодно «Вег» семьдесятпервого года выпуска за пятнадцать, а то и за шестнадцать сотен. А что это замашины, я тебя спрашиваю?