Он и Мэри пришли к нему по просьбе самого Юнгера теплымиюньским днем спустя девятнадцать дней после того, как Чарли положили в больницу.Он был симпатичным человеком лет сорока пяти, в хорошей физической формеблагодаря регулярной игре в гольф. У него был сильный загар темного, дубленогооттенка. Руки доктора буквально заворожили его. Они были огромными и казалисьнеуклюжими, но движения их (они плясали по столу, то подхватывая ручку, топролистывая журнал предварительной записи, то лениво пробегая по гладкойповерхности инкрустированного серебром пресса для бумаг) отличала проворнаяграция, в которой было что-то отталкивающее.

– У вашего сына опухоль мозга, – сказал он. Он говорилровно, почти без модуляций, но его глаза внимательно наблюдали за ними, словноон только что поджег бикфордов шнур мощной бомбы.

– Опухоль, – тихо и бессмысленно повторила Мэри.

– Насколько это опасно? – спросил он у Юнгера. Болезньпроявилась за последние восемь месяцев. Сначала были головные боли – редкие,потом более частые. Потом в глазах у Чарли стало двоиться – в особенности,после физических нагрузок. Потом – Чарли очень стыдился этого – он несколькораз мочился во сне. Но лишь когда временная слепота поразила левый глаз Чарли,покрасневший, словно закатное солнце, и утративший свой природный голубой цвет,они отвели его к семейному врачу. Семейный врач направил его на обследование.Вскоре появились и другие симптомы: фантомные запахи апельсинов и карандашныхочисток, временные потери чувствительности левой руки, неожиданные помрачениярассудка, во время которых Чарли то начинал нести околесицу, то разражалсядетскими непристойностями.

– Очень опасно, – сказал Юнгер. – Вы должны подготовиться ксамому худшему. Опухоль неоперабельная.

Неоперабельная.

Это слово до сих пор эхом отдавалось у него в ушах. Онникогда не подозревал о том, что у слов бывает вкус. У этого слова был вкус –неприятный и влажный, словно у недожаренного протухшего гамбургера.

Неоперабельная.

Юнгер сказал, что где-то в мозгу у Чарли есть колониязлокачественных клеток размером примерно с грецкий орех. Если бы этот орехлежал перед вами на столе, вы могли бы расплющить его одним ударом кулака. Ноон был не на столе. Он въелся глубоко в мозг Чарли, продолжая разрастаться скаждым днем и наполняя его непредсказуемой странностью.

Однажды он навещал сына в больнице во время рабочегоперерыва – было это всего лишь через несколько дней после его госпитализации.Они разговаривали о бейсболе – обсуждали, смогут ли они поехать на сериюплэй-офф Американской бейсбольной лиги, если местная команда туда пробьется.

Чарли сказал:

– Я думаю, что если их подающие мммммммммм ммммм мммммммподающие будут держаться мммммммммм ннн мммммммм подающие ммммммм… Он подалсявперед. – Что-что, Фред? Я не понял, что ты сказал.

Глаза Чарли дико выкатились.

– Фред? – прошептал Джордж. – Фредди?

– Ах ты чертова распрогребанная засранная вшивая вонючаяннннннн манда! – закричал его сын, мечась на чистой госпитальной постели. –Жополизный клиторососный говноедный мандавошный сукин сын!

– Сестра! – закричал он в тот самый момент, когда Чарлипотерял сознание. – О, Господи, СЕСТРА!

Это все из-за злокачественных клеток. Из-за них он говорилтакие вещи. Маленькая колония злокачественных клеток, никак не больше, скажем,к примеру, грецкого ореха средней величины. Сестра рассказала ему, что однаждыон непрерывно выкрикивал слово афера на протяжении пяти минут. Понимаете, вседело в этих клетках. Собственно говоря, и размером-то они с садовуюразновидность грецкого ореха. А из-за них его сын бредит, словно сошедший с умапортовый грузчик, из-за них он мочится в постель, из-за них у него постоянноболит голова, из-за них – как в первую жаркую неделю июля – он полностью теряетспособность шевелить левой рукой.

– Посмотрите, – сказал им доктор Юнгер в этот яркий, словноспециально для гольфа созданный день. Он развернул большой рулон бумаги сэлектроэнцефаллограммой мозга их сына. Для сравнения он показал им кривые,которые вычерчивает прибор, подсоединенный к здоровому мозгу. Но ему не нужнобыло сравнивать. Он посмотрел на то, что происходило в мозгу его единственногосына, и снова ощутил во рту этот гнилой, влажный привкус. На бумаге быливычерчены беспорядочные горные пики и узкие долины. Все это напоминалонарисованные ребенком кинжалы.

Неоперабельная.

Видите ли, если бы эта колония злокачественных клеток, небольше грецкого ореха, выросла на внешней поверхности мозга Чарли, то с помощьюнебольшой и абсолютно безболезненной хирургической операции ее можно было бынемедленно удалить, без особых усилий. Но вместо этого опухоль развилась вглубине мозга и разрасталась с каждым днем. Если они применят скальпель,лазерный луч или криохирургию, то вместо ребенка после операции проснетсясимпатичный, здоровый и полный жизненных сил кусок мяса. Если они не предпримутхирургического вмешательства, то очень скоро Чарли умрет.

Доктор Юнгер сообщал им всю эту информацию в формеутверждений общего характера, прикрывая всю безнадежность ситуацииуспокаивающим языком медицинских терминов. Мэри покачивала головой, словно неверя словам доктора, но он сразу же понял все, со всей точностью и полнотой.Его первая мысль, яркая, отчетливая и непростительная, была: Слава Тебе,Господи, что это случилось не со мной. Потом во рту снова появился этотстранный привкус, и он почувствовал, как горе захлестывает его.

Сегодня грецкий орех, а завтра – весь мир. Ползучаянеизбежность. Невероятная, неправдоподобная смерть сына. Что тут можно былопонять?

Чарли умер в октябре. Не было никаких драматическихпредсмертных слов. Он был в коме последние три недели.

Он вздохнул и отправился на кухню, чтобы сделать себе ещеодин коктейль. Темная ночь прижалась к стеклам. Без Мэри дом казался такимпустым. Он постоянно спотыкался о маленькие частицы самого себя, разбросанныепо всему дому, – фотографии, старый спортивный костюм в шкафу на верхнем этаже,пара старых тапочек под комодом. Все это было плохо, очень плохо.

После смерти Чарли он ни разу не заплакал, даже напохоронах. Мэри плакала очень много. На протяжении долгих недель глаза ее быликрасными от слез. Но, в конце концов, именно ей удалось исцелиться.

Смерть Чарли оставила в душе ее шрамы – это было бы нелепоотрицать. Постороннему человеку могло показаться, что она пострадала кудабольше, чем он. Мэри до и после. До она пила только в тех случаях, когда считалаэто необходимым для его успешной карьеры. На вечеринках она обычно брала стаканс апельсиновым соком, лишь слегка приправленным водкой, и так и таскала его ссобой весь вечер. Когда ее одолевала простуда, она выпивала перед сном стаканромового пунша. Вот и все. После она выпивала с ним вечером коктейль, когда онне слишком поздно возвращался с работы, и всегда пила перед сном. Упаси Бог,она ни разу не напивалась, не начинала скандалить и кричать, но все-таки пилабольше, чем раньше. Просто способ самозащиты. Без сомнения, именно это ипосоветовал бы ей доктор. Раньше она редко плакала по пустякам. Теперь онастала плакать по поводу любой неприятности, всегда в одиночестве Она плакала,если подгорал обед. Если у туфли отваливался каблук. Она плакала, когда водазаливала подвал, когда замерзал выгребной насос, когда ломалось отопление.Раньше она была большой любительницей музыки в стиле фолк – белый фолк и блюзы,Ван Ронк, Гэри Дэвис, Том Раш, Том Пэкстон, Спайдер Джон Коэрнер. После ееинтерес к музыке совершенно угас, словно теперь в мозгу у нее звучали своисобственные блюзы, которые не слышал никто, кроме нее. Она перестала говорить опоездке в Англию, которую они предпримут, если он получит повышение по службе.Она перестала ходить в парикмахерскую и стала делать прическу дома: часто ееможно было видеть в бигудях перед телевизором. Именно ей сочувствовали ихдрузья – и это было только справедливо, как ему казалось. Он и сам хотелсочувствия и жалел самого себя, но делал это в тайне, никому не показывая. Онаоказалась способной нуждаться в утешении и именно поэтому смогла использоватьто утешение, которое ей предоставили. В конце концов, именно это ее и спасло.Это избавило ее от ужасных мыслей, которые так часто не давали ему заснуть, вто время как выпитая доза спиртного помогала ей погрузиться в сон. А пока онаспала, он размышлял о том, что в этом мире колония злокачественных клеток небольше грецкого ореха способна отнять жизнь у сына и навсегда разлучить его сотцом.