Физиономии у оставшихся были примечательные – все онимедленно медленно осознавали, что увеселительная прогулка пошла наперекосяк,что случилось нечто неправильное, опасное… Вот-вот начнутся вопли, слезы исопли, а этого следует избежать, панику нужно гасить в зародыше, чтобы непутались под ногами с визгом и не мешали работать, декаденты…

– Внимание! – рявкнул он, добросовестно коверкая свойанглийский на американский манер. – Ваша тачка конфискована революционнымфронтом для нужд борцов за свободу! Вы все, мать вашу, мне и даром ни на что ненужны! Будете паиньками, не трону! Живо, выметайтесь на улицу!

И грозно повел автоматом, ни в кого особенно не целясь.Через несколько секунд словно плотину прорвало – народец хлынул наружу,толкаясь, сшибая друг друга, хныкая и поскуливая, а там их принимали Викинг сЗорким Соколом и размалеванный Вундеркинд, сгоняли в табунок, оттесняли кнависшей скале.

– А тебе, холуй буржуазный, особое приглашение нужно? –рявкнул Мазур, выдергивая за шиворот водителя из-за баранки и следя, что бы тотне прихватил с собой ключ.

Выпрыгнул из пустого автобуса, не глядя на сбившихся в кучкутуристов, прошел прямиком к Крошке Паше. Паша, придерживая подошвой спинураспростертого у его ног аборигена, ухмыльнулся и подал Мазуру добычу: открытуюпоясную кобуру с короткоствольным револьвером и огромный жетон, весь вразноцветной эмали, где среди гербов, эмблем и надписей красовалосьинтернациональное слово «Полиция».

Присев на корточки и легонько потыкав кулаком в ухопленника, замершего с заложенными за голову руками, Мазур лениво протянул:

– Ага… Полицейская ищейка, мать твою? Борцов за свободувынюхиваешь? Шкуру сдеру…

Ежась, обливаясь слезами, зажмуриваясь от ужаса, аборигензатараторил, как пулемет, многословно и испуганно убеждая, что он не имеетникакого отношения к шпикам из тайной, что он – мирный, совершенно безобидныйчиновник туристической полиции, в чьи обязанности входит лишь сопровождатьгостей, бесценный источник валюты, к туристическим достопримечательностям, следить,чтобы с ними ничего плохого не приключилось. Что до политики, то он с юных летгорячо сочувствовал всем партизанам, какие только есть на свете, разделяет ихблагородные стремления, уважает героическую борьбу за свободу и сам готовзаписаться в любой фронт, если отпустят душу на покаяние…

С этим скучным типом все было ясно, и Мазур упруговыпрямился, приблизился к сгрудившимся пленникам, величаво прошелся мимо нихвперед-назад, как сущий фельдмаршал, для поддержания принятой на себя ролипогрозил кулаком:

– Развлекаетесь, империалисты, пока угнетенные страдают…

Расшифроваться, сыграть бездарно он не боялся – в миревообще и в Африке в частности всевозможных повстанцев, инсургентов,освободительных фронтов и прочих террористов больше, чем блох на барбоске, такчто особых усилий и не следует прилагать – выкати глаза, скрежещи зубами давыкрикивай первые пришедшие в голову радикальные лозунги. Очень может быть, чтосам того не ведая, выглядишь в точности как кто-то реально существующий, именнотакую фразеологию пользующий…

Судя по насмерть перепуганным физиономиям, его слова всеприняли на веру. Не стоит затягивать представление, они тут ни при чем, ещеинфаркт кого-нибудь стукнет… Бабуля с розовыми волосами и так вот-вотописается…

– Внимание! – сказал Мазур. – Мы – боевикиреволюционного фронта освобождения. Обижать вас никто не будет, но вот автобуспридется конфисковать для нужд борющегося народа…

– Мы – з-заложники, да? – с полными слез глазамивопросила очаровательная девчушка в синих шортах и белой блузочке.

Обстоятельно, но с эстетическим восхищением оглядев ее с ногдо головы, Мазур вздохнул про себя: до чего хороша, сгрести бы в охапку изацеловать до полусмерти, не говоря уж о прочем…

Подойдя вплотную, он поклонился и сказал со всей возможнойгалантностью:

– Солнышко, фронт имени Себастьяна Перейры не воюет сочаровательными крошками, разве что в постели и с их полного согласия… Мы –люди идейные и воспитанные, заложников принципиально не берем, это несогласуется с нашей программой…

И нахально поцеловал ей руку, чуть испачкав черноймаскировочной мазью. После чего напряжение чуточку спало, бедный перепуганныйдевчоныш даже попытался улыбнуться.

«Откуда я это взял? – подумал Мазур. – Какой ещеСебастьян? Ах да! «Я – не Негоро, я – капитан Себастьян Перейра, компаньонвеликого Альвеца!» Наплевать, никто из них, не смотрел старые советские фильмы,да и не до углубленных умствований им сейчас…»

Мазур скромно подумал, что обладает все же некоторымобаянием – девчонка определенно приободрилась после его куртуазной речи,остальные чуточку повеселели. И атмосфера приобрела такую непринужденность, чтопузатый субъект лет шестидесяти, краснолицый, с огромным брюхом и венчикомседых волос вокруг лысины, даже нацелился в Мазура фотокамерой, натянутоулыбаясь и бормоча что-то – явно по-немецки.

Вот такого панибратства нельзя было допускать – и Мазур,шагнув к нему, резким движением отвел руку с камерой, набрал побольше воздуха вгрудь и рявкнул в хорошем стиле старого прусского капрала:

– Zuriick! Habacht! Himmelherrgott! Bajonettauf![2]

Последнее, конечно, было добавлено ни к селу, ни к городу –он вообще-то не владел немецким, однако перед выброской перечитывал «Бравогосолдата Швейка» и кое-какие строевые команды всплыли в памяти…

А впрочем, он нисколечко не перегнул палку: на старогобюргера его слова возымели прямо-таки волшебное действие. Пузан живехонькопринял классическую стойку «смирно» и, забывшись, заорал в ответ:

Ichmeldegehorsam…[3]

Halt Maul, du Elender![4] – благодушнопрорычал Мазур.

«Чует мое сердце, сукин кот, что ты в вермахте не в обозеслужил, – подумал мимолетно, оценив стойку. – А может, и не ввермахте. Неважно. Главное, строевой. Сколько лет прошло, сколько воды утекло иперемен грянуло, а вот поди ж ты, армия себя оказывает – вытянулся, как насмотру, вояка долбаный. Армия, судари мои – это навсегда…»

Погрозив пальцем пузану, чтобы не вздумал щелкнуть камерой,Мазур вернулся к распростертому в самой жалкой позе полицейскому, подмигнулКрошке Паше, изобразил пальцами в воздухе нечто, прекрасно обоим понятное. Пашаврубился с ходу и подыграл моментально, протянув с гнусавым выговором истогоуроженца американских южных штатов:

– Билли, ты что, так их тут и оставишь? Девочек можно втемпе отодрать, а эту полицейскую крысу шлепнуть к чертовой матери, чтобы незаложила потом…