– Потому что могла, – прозвучал искренний, хоть и неполный ответ.

– Не знаю, зачем вас сюда прислали, но раз из Лондона отрядили сразу двоих агентов, значит, дело срочное или важное, а то и все сразу. Вы поступили глупо и безрассудно, сильно рискуя погибнуть самой и провалить задание.

С этим было трудно не согласиться.

– Неужели в разведшколах не объясняют, как гестапо расправляется с арестованными вроде вас или меня? Таких не просто расстреливают, а сначала выбивают все, что они знают. Пытают водой, тисками, вырывают ногти, только сначала загоняют под них иголки и деревянные клинья. Жгут огнем, бьют током, пилят зубы, разрезают подошвы. Могут не давать спать много дней, неделями держать в темноте и постоянно избивать…

Она в отчаянии замолчала.

– Я понимаю, – ответила Софи.

– Тогда о чем вы думали?

– Я думала, – медленно сказала Софи, – об одном знакомом летчике. Которого сбили три года назад, и с тех пор от него ни слуху ни духу. Но все-таки надеюсь, очень надеюсь, если бы он вырвался на свободу, то с помощью таких, как вы, смог бы добраться домой. Если бы на месте нашего американца оказался один англичанин, обожающий искусство, автомобили и сильно прожаренный бекон, и вдруг попал в западню перед французской базиликой, надеюсь, ему кто-нибудь помог бы, как я. – Она помолчала. – Думала, что вам не стоит себя выдавать, и когда-нибудь вы еще поможете тому человеку или ему подобным.

La Chanteuse отвела глаза.

– Сожалею о вашей потере, только не понимаю, о чем вы.

– Да все вы понимаете. Вы помогаете летчикам союзных войск выбраться из Франции, – ответила Софи. – Вы перевалочный пункт в этой цепочке.

– Ничего себе домыслы.

– В тот момент я ещё не была уверена, но теперь да.

– И все на основании собственных догадок?

– На том основании, что человек, за которым гнались, без малейших колебаний доверил вам жизнь американца. Он понимал: вы знаете, как поступить. Тогда я подумала, что вам это не впервой.

– А сейчас? – съязвила она.

– Сейчас и гадать нечего. У вас в потайной комнате чемодан с книгами на английском и польском, мужской одеждой, документами и деньгами. А еще там расписание поездов, только прошлогоднее, так что толку от него теперь мало.

La Chanteuse побледнела, неловко выбралась из-под спящей девочки, стараясь ее не потревожить, и в несколько шагов пересекла комнату, уставясь на Софи.

– Вы что, рылись в чемодане? – в ярости прошипела она.

– А вы бы как поступили на моем месте?

– На вашем месте?

– Если бы прятались за шкафом, зная, что гестаповец может в любой момент вас обнаружить, и не имея для защиты никакого оружия, кроме ножа? – Она скривилась. – А от винтовки гораздо больше толку, когда к ней есть патроны.

– Патроны я там не держу.

– Я так и поняла. А винтовку не мешало бы почистить.

– Тот чемодан был заперт. Не просто так.

Софи пожала плечами.

– Был. А потом открылся. Шпионов и этому обучают.

– Merde.

La Chanteuse схватилась за голову, и в наступившей тишине был слышен лишь тихий голос Эдит Пиаф, доносящийся из граммофона.

– Понимаю, вы на такое не напрашивались, – заметила Софи.

– Да и вы тоже, – вздохнула женщина.

– Но что вышло, то вышло.

– Да, ничего не поделаешь, – согласилась она, уронила руки и долго смотрела на Софи. Потом наконец решилась: – Эстель.

– Прошу прощения?

– Меня так зовут. Эстель.

– Эстель, – повторила Софи. – Спасибо.

– За что?

– За помощь. За тех, кому помогли вернуться домой. Вы очень храбрая.

– Не стоит благодарности. Тоже мне храбрость.

– Еще какая…

– Да ничего подобного! – вспылила Эстель.

Ребёнок на диване завозился, и она резко понизила голос.

– Я уже год как выпала из той цепочки, потому что не хватает смелости. Я в ужасе. Боюсь, что обнаружат Авиву. А если не обнаружат, то она не переживет этой войны. Боюсь не сдержать обещание ее сберечь, потому что она угасает с каждым днем.

Она прислонилась к стене, глядя на спящего ребенка.

– Боюсь выпускать ее из тайника, просто погулять по квартире. В наши дни повсюду глаза и уши. Половина соседей меня ненавидит как пособницу фашистов, потому что видели, как я иногда приезжаю домой на черной машине. Другая половина, те, кто продал душу трусам в Виши и фашистским свиньям, спят и видят, как разоблачить соседку. Дескать, я не та, за кого себя выдаю. И я так боюсь подвести Авиву. Боюсь совершить ошибку, которая будет стоить ей жизни.

Эстель словно прорвало, она никак не могла остановиться, и от обычной маски высокомерия, которой она прикрывалась как щитом, осталась лишь безутешная скорбь.

– Мой мир ограничился этой квартирой и дорогой до отеля, а ей вообще осталась только та каморка. И даже там теперь небезопасно.

Софи не нашлась что ответить.

– Девочка хочет стать врачом, когда вырастет, – сообщила Эстель. – Или балериной. Я советовала попробовать и то и другое. – Она хрипло усмехнулась. – А теперь даже вырасти и то под вопросом.

– Вы же стараетесь как можете, – мягко заметила Софи.

– Стараюсь, – фыркнула Эстель. – Только неважно получается. Все старания насмарку.

– Ничего подобного…

– Знаете, картины в той комнате раньше принадлежали ее семье. Балерины. Я их повесила, чтобы хоть как-то скрасить одиночество. Чем-то напомнить о родных, – объяснила она, наматывая на побелевший палец торчащую из подола платья нитку.

– А что с ними случилось? С ее родными?

– Опять мои промашки. – Нитка лопнула. – Отец погиб на фронте, потому что я не успела его отвезти в госпиталь на своей санитарной машине. Остальных арестовали и сослали куда-то на восток, а ведь я могла бы догадаться, к чему все идет.

– Догадаться? – удивлённо вскинула брови Софи. – У вас что, магический кристалл есть?

– Обойдусь без ваших утешений.

– Я вовсе не утешаю. Беду не упредишь, она приходит внезапно и никого не щадит. Я никак не ожидала ни бомбежки, ни пуль, от которых погиб муж. И родители, ложась спать, наверняка не ожидали, что однажды не проснутся.

Эстель молча водила ногой по узору на ковре.

– Мне очень жаль, – наконец посочувствовала она.

Софи промолчала. Ей тоже было очень жаль.

– Зря я столько наговорила. У вас свои беды и проблемы, еще нас с Авивой не хватало, – порывисто вздохнула Эстель.

– Уезжайте из Франции.

– По-вашему, я об этом не думала? – прошипела Эстель. – Или не хочу? Только куда я денусь с явно чужим ребенком, у которого нет документов? – Она вскинула руку. – Ответ очевиден: далеко нам не уйти, можно даже не мечтать. Хотя теперь, похоже, выбора нет, придется попробовать. Ради Авивы.

– Я могу переправить ее за