Сознание того, что она сейчас убьет его, не сможет не убить– он хорошо знал Лючию Фессалоне, он изучил ее жизнь, он проникнул в строй ееалчных мыслей, и убогая душонка ее была ему открыта, словно пустой кошелек! –сознание, что он теперь в ее власти, доставило Лоренцо какое-то мрачное,ядовитое удовлетворение. Жаль только, что он не успеет овладеть ею: как было бысладостно умереть в минуту наслаждения этой губительной женщиной, оставивнавеки все мысли о мщении, о бумагах, о несчастьях, принесенных ему проклятымиФессалоне!

В этот миг он почувствовал лезвие уже внизу груди и толькотеперь сообразил, что его кафтан, и жабо, и сорочка – все, что было надето нанем, уже наполовину вспорото, а женщина, которая должна была забрать его жизнь,продолжает раздевать его так же, как он раздел ее.

***

Слушая ее нежные, утомленные стоны и унимая тяжелое дыхание,Лоренцо приподнялся на локтях и с изумлением увидел, что в покоях совсемсветло. Конечно, ночь шла к исходу, когда они воротились из театра, но Лоренцои не представлял, что они так долго предавались любви! Возможно, приходилкто-то из слуг, Чезаре, наверное: ведь у синьора, который всегда вставал рано,были намечены на утро какие-то дела. Лоренцо усмехнулся. Даже если и егосекретарь или еще кто-то и стучал, он ничего не слышал. Наверное, он не услышалбы ничего, если бы кричали у него над ухом. Даже если бы стреляли.

Он творил любовь… и странная, дерзкая мысль вдруг пришла емув голову: мысль о том, что это он сотворил из ночи день.

Лоренцо усмехнулся и медленно высвободился из сжимавших егообъятий. Руки ее бессильно упали, она глубоко вздохнула, но не открыла глаз: нето спала, не то все еще пребывала в путах неиссякшего, обессиливающегоблаженства. Лицо ее побледнело от радостей любви…

Солнечный луч проник в комнату, и все как бы вспыхнуло,налилось светом, преобразилось. То, что видел Лоренцо, казалось волшебнойкартиной, созданной из драгоценностей, ибо в ней соединились самые красивыевещи в мире: тело женщины цвета бело-розовых утренних облаков, ее золотыеволосы, разметавшиеся по синему шелку скатерти – любострастничали нынче настоле, – нити жемчуга, обвивавшие ее шею (одна или две только остались, прочиевсе драгоценности валялись на полу, словно стекляшки, словно осколки той брони,в которую она была закована нынче ночью и которую Лоренцо пробил одним ударомсвоей безумной чувственности), бархатно-темные розы, выпавшие из опрокинутойвазы, мерцанье бесстыдных наблюдателей – зеркал, жаркая зелень сада за окном…

Лоренцо вздохнул. Какой сад? Какая жаркая зелень? Еще апрельна дворе, деревья едва-едва подернулись дымкой листвы. Померанцы и миндальотцвели уже. Но почему ему кажется, будто все вокруг напоено знойным,томительным ароматом, пряным, как те ароматы, которые продавали в Венеции восточныекупцы, и крепким до головокружения?..

Он облизнул пересохшие губы. Соль пота, привкус крови… еееще не унявшейся крови! Он целовал лоно женщины, у которой нечистые дни. Онзабыл обо всем, когда целовал ее… Еще Лоренцо ощутил на своих губах сладковатыйпривкус ее хмельного белого вина, которого он напился нынче вволю и хмелькоторого еще кружил ему голову. А вкуса своего извержения не нашел Лоренцо.Все, что он отдал этой женщине, растворилось в ней без остатка!

Лоренцо отошел с трудом: ноги подгибались. Да, все егожелание, воля, все силы, ненависть… не осталось ничего. На смену хмелю минувшейночи пришло похмелье, и оно называлось – страх. Он точно знал, чего боится. Ещев далекой юности, когда Лоренцо еще не знал любви, он спас тонувшую женщину. Онабыла не очень молода, но так красива, что он захотел от нее награды. Онасогласилась, но не дала ему себя, а только поцеловала его естество, да такумело, что мгновенно освободила от переполнявшего желания. А потом сказала, чтос восторгом легла бы с ним, но у нее нынче нечистые дни, и хоть любострастиевозможно и в это время, она бы не хотела, чтобы капли ее крови случайно, впорыве неосторожных ласк, попали на губы Лоренцо. «Ибо, – проговорила онаприглушенно, словно предупреждала юношу о страшной опасности, – если мужчинаотведает этой тайной женской крови, он никогда не сможет избыть любви к этойженщине… А я бы не хотела, чтобы такой молодой красавец был всю жизнь прикованцепями страсти к такой старухе, как я».

Это предостережение Лоренцо запомнил на всю жизнь, и вчера,нет, уже позавчера, когда он впервые обладал Лючией, он впервые взял женщину вее нечистое время. Он был зол на нее и себя, но сегодня вновь слюбился с нею, ине просто слюбился – пил ее, целовал, захлебывался ею… И тот прежний,полудетский страх теперь снова водил по его спине ледяной ладонью, и сновазвучали приглушенные слова рокового предупреждения: «Кто отведает этой тайнойженской крови…»

Лоренцо так стукнул кулаком по столу, что вскрикнул от боли,и его голос слился с испуганным криком женщины, столь грубо вырванной изблаженного оцепенения.

– Встань! – с ненавистью крикнул Лоренцо. – Не смей тутваляться передо мной! Пошла вон!

Женщина в ужасе метнулась было к двери, но спохватилась, чтосовсем нагая, и забилась в угол, прикрываясь руками, глядя на него огромнымиглазами, полными – почему вдруг показалось такое?! – словно бы предсмертнойтоски.

– Хорошо, я уйду сам! – прорычал Лоренцо и рывком подхватилс полу остатки своей одежды. – А ты… ты не выйдешь отсюда, пока не отдашь мнемои бу маги!

И свободной рукою он сгреб со стола скатерть, швырнулженщине, чтобы она прикрылась, чтобы не видеть больше этого тела, которое…которое…

Он не в силах был дальше думать – и выбежал из комнаты схриплым стоном, похожим на рычанье смертельно раненного зверя.

Полдня просидела она в углу, закутавшись в эту скатерть, топридремывая, то просыпаясь от холода, то вновь засыпая.

Однажды заглянул Чезаре, склонился над Александрой, началчто-то говорить; она только взглянула на него незрячими глазами – и сновазаснула, даже не дав себе труда услышать, о чем речь.

Проснулась от прикосновения чьих-то рук и забилась в крике,думая, что опять пришел Лоренцо, чтобы выпить ее душу, а потом растоптать тело…но нет, это были две костистые смуглые бабы в полосатых накрахмаленных юбках ибелых сорочках. Рукава у них были засучены, и не успела Александра опомниться,как они подхватили ее с двух сторон и затолкали по горло в огромную лохань степлой водой, откуда ни возьмись оказавшуюся посреди комнаты.

Когда первая оторопь прошла, Александра вспомнила немецкуюстаруху, «добрую бабушку», которая тоже вот так мыла ее, – и невольноулыбнулась сходству ситуаций.