отвлекаться, взять ключ и погасить свет. Она вышла из темной спальни в темный коридор, темные двери напротив, справа и слева были закрыты, ее движение в темноте — и больше ничего.

Она повернула налево — и на шаг отступила: библиотека была приоткрыта, на полу вытянулась тонкая белая линия. Там, за светлой полосой, стояла тишина — должно быть, кто-то из гостей читал, а после забыл выключить люстру. Неслышно Мария переступила через свет и прижалась к черной стене. Зайти в библиотеку ей было страшно. Держась за стену, она дошла до кабинета и с облегчением открыла его. Пакет № 771 — что же это такое, что капитан Г. должен был отправить капитану Л.?

Лампа щелкнула и потухла, оставив ее в сизой темноте. Но она достаточно знает кабинет, и она не слепа, легко найти стол с бумагами — и она поискала поверх аккуратно уложенных счетов и чеков нечто, похожее на ключ от ящика. О ногти ее слегка стукнуло что-то похожее — значит, Дитер не забрал ключ! Близ пресс-папье она нащупала зажигалку и посветила себе; слабый скрип — и отсвет попал на слишком уж, неправильно аккуратные бумаги (черт бы побрал ее мужа, у которого в документах отвратительная стерильность!). С разочарованием Мария присела в кресло: она призналась себе, что хотела получить что-то понятное ей, что она могла бы прочесть, что объяснило бы, что ей делать дальше — настолько бы то оказалось ужасно. Но в руках ее были странные листы, на первом четыре латинские буквы: «TGWW». И второй ничем не лучше: «47534 97427 46843 64567 33668 24678 24678 35799 42578 24678 35378 75478…». Ничего не понимая, Мария полезла вглубь ящика, и за старыми счетами нашла похожие бумажки с пятизначными цифрами. Чушь какая, плевать, что она не может перевести эту галиматью, но те, кому нечего скрывать, не станут составлять шифры! Она поискала глазами, нет ли поблизости чего-то, в чем можно сжечь эти бумаги.

— Зачем тебе мои документы?

В ужасе она застыла. Муж вошел, пока она рылась в ящике, она была столь увлечена и зла, что не услышала его появления.

— Пожалуйста, положи на стол то, что взяла.

Мария сглотнула и опустила бумаги на стол.

— Спасибо.

Она чувствовала, что краснеет. Хорошо, что было темно и Дитер не мог заметить, насколько же ей неловко. Он присел на стол, взял ее за опущенные плечи и привлек к себе.

— Расскажи мне, что случилось.

Мария шмыгнула носом.

— Мари, так нехорошо. Объясни мне, зачем ты ночью пришла в кабинет и взяла мои документы…

— Дитер, мне очень плохо… из-за Кати!

И она расплакалась. Она и сама не знала, почему плачет — накатила ли на нее тоска или то был страх, плакала ли она о Кате, что лежала по-прежнему в дальней закрытой комнате, или о Дитере, который скоро мог занять это место — если она не исправит положение.

— Чушь какая! Прости меня, — прошептала Мария сквозь слезы. — Я бы ни за что… милый, я бы ни за что не… это меня не касается…

— Мари, я лишь хочу знать, зачем ты пришла в кабинет и…

— Потому что ты в большой опасности!

Он отпустил ее плечи.

— Что? С чего ты это взяла?

— Мне сказал Аппель! — Мария старалась не повышать голос, но хотелось кричать, вопить, чтобы муж услышал ее панический страх. — Ему звонили, он говорил по телефону со своими, из отделения. Я встретила Аппеля снаружи. Он… остановил меня… он сказал, что тебе угрожает опасность! Что нужно уничтожить доказательства и оборвать связи!

— Какие доказательства? — с нарочитой невозмутимостью спросил он. — Какие связи? Я не понимаю.

— Все ты понимаешь! Хватит притворяться! Или ты считаешь, что нас могут сейчас слушать?

С дрожью она замолчала, чувствуя, что у нее закрываются губы. Муж смотрел мимо со странным, непривычно туповатым выражением.

— Ты обещал мне! — громко зашептала она. — Что домашние разговоры не выльются… вот в это! Ты обещал мне! Мы говорили об этом! Ты знаешь, чем это закончится!

От сдерживаемого крика ее трясло: «Ты помнишь, что говорила Софи? Софи, которая не ошибается!». Но Катя смогла сломать историю, она не выполнила главного условия — она должна была жить, но она умерла. Если Катя смогла убежать от слов Софи, то и мы тоже сможем!

Мария вытерла слезы, понимая, что муж их не замечает и размышляет о своем. Они помолчали несколько минут, разве что стучали часы на стене, которых Мария не слышала ранее. Затем Дитер мягко и виновато сказал:

— Прости. Ты права. Я… не исполнил твоей просьбы.

— Но почему? Почему?

— Потому что я не могу так больше.

Она опешила:

— Как — не можешь больше? О чем ты говоришь?

— О чем?.. Я устал притворяться, что ничего не знаю!

— Чего не знаешь? Я не понимаю, не понимаю!

— Ты и не поймешь. Катя понимала — поэтому она и умерла!

Мария отступила от него к стене.

— Ох… значит, я чего-то не знаю. — Она не злилась, ей было не по себе. — Так чего же я не знаю?

— Ты… почти ничего. Что ты знаешь, например, об Альберте? Или об Аппеле? Что ты знаешь обо мне?

— Ты держишь меня за какую-то идиотку! — воскликнула Мария. — Я знаю, что вы были на войне. По-твоему, Дитер, я не знаю, что такое война?

— Это не просто война, Мари.

— Чушь! Я знаю, что ты — военный. А Альберт и остальные — они исполняют волю партии. Я не питаю больших симпатий к партии, сам знаешь, я не сторонник партии и мне не нравится эта война. Я знаю, что партия и война жестоки. Я знаю, что Альбрехт убивает людей. Я не наивная идиотка! Но что мы с тобой можем поделать?

— Не знаю. Возможно, ничего.

— Так к чему это? — беспомощно воскликнула Мария. — Боже мой, тебя словно бы тянет в эту бездну! Софи не ошибалась насчет тебя! Она сказала тебе: бросишь вызов партии — сдохнешь, ничего не добившись. Она говорила это! И Аппель сказал: нам нужно спасти тебя!

— Раньше я боялся предсказания Софи, потому что она напугала меня страшной смертью. Я не знал, как я могу умереть, не достигнув и сорока лет. А затем, Мари, я поехал на войну. На войне ты можешь сдохнуть в любую минуту. Ты перестаешь бояться любых предсказаний, любой обещанной тебе мучительной смерти, потому что на войне тебе в любое мгновение может оторвать голову и все конечности разом.

— Сейчас ты не на войне, — возразила Мария, — ты