– Перестань меня дразнить!

– Почему?

– Потому что я не могу работать, когда ты заставляешьменя на себя пялиться.

Он засмеялся – тем же теплым мужским смехом.

Я взялась за ручку чемодана и решительно шагнула мимо него.

– Это на тебя не похоже – так упорно дразниться.

Он догнал меня.

– Нет, обычно это работа Натэниела, или Жан-Клода, илиАшера. А я себя хорошо веду, когда ты на меня не злишься.

Я задумалась и потому замедлила шаг. Ну и еще из-затрехдюймовых каблуков.

– Ты к ним ревнуешь?

– Не в том смысле, в котором ты имеешь в виду. Но,Анита, это впервые мы с тобой только вдвоем. Только ты и я и никого больше.

Вот это меня остановило – в буквальном смысле, так чтошедший за мной человек выругался и вынужден был резко отвернуть в сторону. Яповернулась к Мике.

– Мы бывали с тобой наедине. И даже выезжали с тобойтолько вдвоем.

– Но не больше, чем на несколько часов. Никогда хотя бына сутки.

Я задумалась, потому что за полгода все-таки мы могли быкак-то устроить себе хотя бы ночь наедине. Думала я, думала, пока думалка незаболела, но он был прав. Никогда так не было, чтобы целую ночь – только мыдвое.

– Ну, черт побери... – сказала я.

Он улыбнулся – губы у него блестели моей помадой.

– Вон там туалет.

Мы прислонили чемоданы к стене, и я оставила Мику в небольшойкомпании мужчин, надзиравших за чемоданами и сумками. Некоторые из них ещедержали за ручку детей.

Конечно, в туалет была очередь, но когда я ясно дала понять,что не собираюсь без очереди ничего такого делать, а только макияж поправить,никто не возразил. Некоторые даже стали добродушно строить догадки, что это ятакое делала, что так размазала помаду.

А я и правда была похожа на клоуна. Я достала косметичку –Мика проследил, чтобы я ее не забыла, иначе это наверняка случилось бы. У менятам лежало очень мягкое средство для снятия макияжа с глаз, которым можно былои помаду стереть. Так что я стерла все это безобразие, потом подвела губыкарандашом и положила помаду.

Помада у меня была красная, очень-очень красная, и от неемоя бледная кожа почти светилась. Черные волосы на свету блестели под статьочень темным карим глазам. Я дома слегка подкрасила глаза тенями, а ресницытушью, и на том косметические процедуры объявила законченными. Тон ядействительно редко наношу.

Мика был прав, без тона он не слишком повредил макияж, но...но. Я все равно еще злилась. И хотела злиться. Хотела злиться, но уже незлилась. Зачем мне это надо было – цепляться за злость? Почему меня бесит, чтоон умеет унять мой гнев просто прикосновением своего тела? Ну почему, почемуэто меня так достает?

А потому что я – это я. У меня талант – разбирать своюличную жизнь по косточкам, пока она наконец не сломается. Я себе обещала не такдавно, что перестану цепляться к мелочам. И если жизнь получается, я простобуду ей радоваться. Звучит это просто, но просто не выходит. Почему это самыепростые планы иногда сложнее всего выполнить?

Я сделала глубокий вдох и остановилась у зеркала в рост подороге к выходу. Моя бы воля, я бы оделась в черное, но Берт всегда говорил,что это создает неверное впечатление. Слишком, говорит он, похоронное. Шелковаяблузка на мне красная под цвет помады, но Берт уже успел попенять несколькомесяцев назад, что не надо носить черного и красного – слишком агрессивно. Такчто я оделась в серое с тонким темно-серым и черным рисунком. Жакет доходилтолько до талии, до пояса юбки из той же ткани.

Юбка в складку красиво развевалась вокруг бедер, когда ядвигалась. Я ее испытала дома, но сейчас проверила снова – просто на всякийслучай. Нет, верх чулок даже не мелькает. Колготки я больше не носила. Янаконец постигла истину, что удобный пояс, который трудно найти, но которыйстоит того, чтобы его поискать, с парой хороших чулок на самом деле удобнееколготок. Надо только убедиться, что никто не заметит верха чулок – разве чтоты на свидании. А то мужчины странно реагируют, когда понимают, что на тебечулки и пояс.

Если бы я знала, что агент Фокс против меня предубежден, я,может, надела бы брючный костюм. Но уже поздно. И вообще это что, преступлениедля женщины – хорошо выглядеть?

И что, меньше бы обо мне ходило слухов, одевайся япоскромнее? Может быть. Вот только, ходи я в джинсах и в футболке, получала бынарекания за слишком неформальный и недостаточно деловой стиль. Куда ни кинь, авсе клин.

Тяну время, черт побери. Оказывается, мне не хочетсявыходить обратно к Мике. С чего бы это? С того, что он прав. Что мы впервыебудем так долго только вдвоем.

И почему от этой мысли тесно становится в груди и пульсбьется в горле, как живой?

Мне было страшно. Чего я боялась? Мики? В некотором смыслеего. Но больше – себя, наверное. Боялась, что без Натэниела, Жан-Клода илиАшера или кого-нибудь вообще для равновесия у нас с Микой не получится. Чтоесли никто не будет вмешиваться, то отношения не сложатся. Будет слишком многовремени, слишком много правды, и все развалится. А я не хотела, чтобы оноразвалилось. Не хотела, чтобы Мика ушел. Если тебе это становится небезразлично– все, мужчина тебя заполучил. Он владеет частицей твоей души и этим можетдовести тебя до смерти.

Не верите? Значит, никогда вам не приходилось любить, когдапотом любовь разваливалась к чертовой матери. Это вам, считайте, очень повезло.

Чтобы успокоиться, я набрала полную грудь воздуха и сталамедленно выдыхать – воспользовалась выученным дыхательным упражнением. Я учусьмедитировать. Пока что дыхание я освоила отлично, но все еще не умела успокоитьразум, чтобы в него не лезли противные мысли и противные образы. Слишком многоу меня в голове картин насилия. Слишком много насилия в моей жизни. И Мика – одноиз моих убежищ, его руки, его тело, его улыбка. Он принимает меня как есть – снасилием и всем прочим. Так, опять возвращается страх. Черт побери.

Сделав еще один глубокий вдох, я вышла из туалета. Непрятаться же здесь целый день – фэбээровцы ждут. К тому же от себя прятатьсябесполезно. От собственных неприятных мыслей не спрячешься. К сожалению.

Мика улыбнулся, когда меня увидел. Улыбнулся именно мне. Иот такой улыбки у меня внутри будто отпустило что-то стянутое, твердое,горькое. Когда он так мне улыбался, мне дышалось легче. Вот глупо же, глуподопускать, чтобы кто-то для тебя столько значил.

Наверное, что-то выразилось у меня на лице, потому что этаулыбка чуть-чуть потускнела. Он протянул ко мне руку.

Я подошла к нему, но руку не взяла, потому что знала: в тотже момент потеряю возможность мыслить ясно.

Он уронил руку вниз: