Мика зашел следом за мной, почти не замеченный, хотя тожебыл одет прилично. Мы для него выбрали самый консервативный из его костюмов, ноот черного костюма, сшитого итальянским модельером, можно добиться лишь того,что можно от него добиться. Он выглядел таким, каким и был, – дорогим.

Мику бы никто за федерального агента какого угодно рода непринял. Его густые волнистые волосы мы собрали в тугую французскую косу, почтисоздав иллюзию коротких волос. Вдобавок к костюму на нем была белая рубашка идостаточно скромный галстук.

Уселись мы на задних сиденьях. Мика не снял солнечных очковдаже в темном гараже, потому что за этими стеклами находилась пара леопардовыхглаз. Когда-то один очень плохой человек заставил его слишком долго и слишкомчасто пребывать в животной форме, и к полностью человеческому виду он ужевернуться не мог. Глаза у него были желто-зеленые, оттенка шартреза, и нечеловеческие. Красивые на загорелом лице, но людей они пугали бы – для того иочки.

Интересно, как к этим глазам отнесется ФБР. А мне не всеравно? Да пожалуй, что все равно. Со спецагентом Фоксом мы вроде бы всеутрясли, но кто-то, кто был в Нью-Мексико, на меня льет помои. Кто? И зачем? Амне не все равно? Пожалуй, что нет.

Ненавижу летать. Это у меня фобия такая, и мы все уже с этимсмирились. Кровь я Мике не пустила, но полулунные следы ногтей у него на рукеоставила, хотя сама этого не заметила, пока мы не приземлились и не сталиснимать чемоданы с полок. Тогда я спросила:

– Что ж ты мне не сказал, что я в тебя вцепилась?

– Я ничего против не имел.

Я нахмурилась, жалея, что не вижу его глаз, хотя они вряд лимне бы что-нибудь сказали.

Мика никогда не был копом, но несколько лет находился вовласти психа. И он научился не выражать мыслей на лице, чтобы его прежний вожакне принялся выбивать из него эти мысли. А это значило, что у него были самыеспокойные и пустые глаза, какие я в жизни видела. Такое терпеливое, ожидающеелицо, какое должно быть у святых и ангелов, хотя у них-то его и не бывает.

Мика не любил боль так, как любит ее Натэниел. Так чтодолжен был что-то сказать насчет того, что я вцепилась в него ногтями. И менядоставало, что он этого не сделал.

Мы застряли в проходе самолета, потому что все сразу тожевстали и потянулись за сумками. У меня было время прижаться к его спине испросить:

– А почему ты все-таки не сказал?

Он тоже прижался ко мне, улыбаясь:

– Честно?

Я кивнула.

– Мне понравилось, что сегодня я храбрый – дляразнообразия.

– Это ты к чему? – нахмурилась я.

Он чуть обернулся, чтобы нежно поцеловать меня в губы.

– Это значит, что я еще не видел таких смелых, как ты,а иногда, ну только иногда, это бывает трудно для мужчин твоей жизни.

Я не стала целовать его в ответ. Впервые за все время нашегознакомства я не ответила на его прикосновение. Я слишком сосредоточилась напроблеме: не оскорблена ли я.

– В смысле – я слишком смелая, чтобы быть женщиной? Эточто еще за мужское шовинистическое...

Он меня поцеловал. Не чуть-чуть, а будто вливался в меня,тая, через рот. Руки его скользили по коже моего жакета, он прижался ко мне,каждым дюймом своего тела – к каждому дюйму моего. И целовал меня так долго, иприжимал меня так крепко, что я почувствовала, как его тело радуется такойблизости.

Он отодвинулся, оставив меня задыхаться и ловить ртомвоздух. Я проглотила слюну и сумела сказать, хоть и с придыханием:

– Так нечестно.

– Анита, я не хочу спорить.

– Нечестно, – повторила я.

Он засмеялся – этим чудесным, раздражающим мужским смехом,говорящим, в каком он восторге от произведенного на меня эффекта. У него нагубах ярко блестела моя помада. А это значит, что я небось теперь размалеванакак клоун.

Я пыталась посмотреть на него мрачно, но не получилось. Трудноделать мрачную рожу, когда на губах расплывается идиотская улыбка. Нуневозможно одновременно и лыбиться, и злиться, черт бы побрал!

Очередь двигалась. Мика покатил впереди себя чемодан. Япредпочитала свой тащить за собой, а ему больше нравилось толкать. И еще у негобыл кейс. Он указал, что ассистент должен нести больше. Я бы поспорила, но онменя поцеловал, и я не успела найти контраргумент.

Мика всегда так на меня действовал с нашей первой встречи.Страсть с первого взгляда – ну, может, с первого прикосновения, – и меняэто до сих пор несколько смущает. Не в моем это характере – влюбиться такбыстро и так сильно. И я все ожидала между нами какой-нибудь вспышки илисерьезной ссоры, когда и наступит конец, но прошло полгода – и пока все так же.Полгода – без единого разрыва. Для меня это рекорд. С Жан-Клодом я встречаюсьуже два года, но там мы то и дело расходимся и сходимся вновь. Так у меня почтисо всеми. Мика – единственный мужчина, который однажды пришел в мою жизнь исумел там остаться.

Отчасти потому, что каждый раз, когда я до негодотрагиваюсь, у меня коленки подгибаются. По крайней мере ощущение такое.Ощущение слабости, очень какое-то девчоночье, и мне оно не нравится.

Стюардесса выразила надежду, что полет был приятным.Улыбалась она чуть слишком натянуто. Интересно, сколько помады осталось у меняна губах и сколько по всему лицу размазалось?

Положительный момент состоял в том, что у нас еще было времядобраться до ванной и привести себя в порядок перед встречей с ФБР. Агентыимеют право пройти через любую охрану, показав значок, но в наши дни даже онистараются не напрягать охранников в аэропортах своими привилегиями.

У меня-то пистолет при себе был, но у меня есть и разрешениеносить оружие в самолете. Федеральный ты там маршал или нет, но в наши дни,чтобы носить оружие в самолете, необходимо пройти специальное обучение. Увы.

Несколько удивленных взглядов и сдавленных смешков встретилименя в вестибюле аэропорта. Зеркало мне, зеркало!

Мика обернулся, стараясь не скалить зубы.

– Ой, я тебе помаду размазал. Прости, не хотел.

– Сильно ты об этом думал, – буркнула я.

– Не сильно, – ответил он.

– А размазал сильно?

Вместо ответа он выпустил ручку сумки и провел большимпальцем мне по подбородку. Палец стал алым.

– Господи ты Боже мой!

– Если бы ты клала тон, я бы так делать не стал. –Он поднес палец к губам и лизнул его, засунув в рот глубже, чем былонеобходимо. Я смотрела несколько завороженно. – Люблю я вкус твоей помады.

Я встряхнула головой и отвернулась.