– Да, – ответил Франклин. – Хочу знать.

– Я знаю, что вы думаете. Вы думаете, я со всемитрахаюсь. Но с Фоксом мы ни разу раньше не встречались, так что здесь не можетбыть этот случай. И сейчас вы ворочаете мозгами, пытаясь понять, как это.

Он посмотрел хмуро.

– Когда вы думали, что все дело в сексе, просто бабенкаспит со всеми, кто способствует ее карьере, – это вас устраивало. А теперь– теперь вы просто не понимаете.

– Да, – ответил он. – Не понимаю. Фокс –самый жуткий буквоед из всех агентов, с которыми я работал, и он вам позволяеттащить в дело штатского. Очень на него не похоже.

– Этого штатского я знаю, – сказал Фокс. – Ив этом вся разница.

– Он был жертвой насильственного преступления. Ну ичто? Вы его знали... когда это было?

– Девять лет назад, – ответил Фокс. Темные глазаего не отрывались от дороги, руки спокойно лежали на руле.

– И вы не знаете, что он сейчас собой представляет.Девять лет – это долго. Он же тогда был подростком!

– Ему было восемнадцать, – ответил Фоксстарательно не проявляя никаких эмоций.

– И вы не можете знать, кто он сейчас. Вполне можетоказаться преступником.

Фокс покосился в зеркало заднего вида:

– Ты преступник, Мика?

– Никак нет, сэр, – ответил Мика.

– И все? – У Франклина был такой вид, будто онсейчас накрутит себя до истерики – или до апоплексического удара. – Вы егоспрашиваете, не преступник ли он, он отвечает, что нет, и вас это устраивает?

– Я видел, после чего он выжил, а вы не видели. Онотвечал на мои вопросы, когда вместо голоса у него был ржавый напильник, потомучто убийца выдрал ему глотку когтями. Я в Поддержке Расследований проработалпять лет, и то, что видел тогда у него, – это был один из худшихслучаев. – Ему пришлось ударить по тормозам, чтобы не въехать в неожиданноостановившийся перед нами поток машин. Мы все свели очень близкое знакомство сосвоими ремнями безопасности, и Фокс продолжал: – Он вам не должен ничего доказывать,Франклин, а мне он уже доказал все, что мне нужно. И вы оставите в покое его имаршала Блейк.

– И вы даже не хотите узнать, зачем он здесь? Зачем онапривезла его с собой? Идет расследование дела, а он может оказаться дажерепортером!

Фокс глубоко, долго и шумно вздохнул:

– Я позволю вам задать им этот вопрос, только один раз,а потом вы оставите эту тему, Франклин. Оставите, пока я не начал лучшепонимать мотивы, по которым Брэдфорд добился вашего перевода.

Это на пару секунд заставило Франклина замолчать. Машинывпереди медленно поползли вперед – кажется, мы попали в заторы часа пик. Спервая подумала, что угроза заставила Франклина отступить, но он был слеплен изболее крутого теста.

– Если он не аниматор и не ликвидатор вампиров, то вчем он вам ассистирует, маршал Блейк?

Ему почти удалось убрать сарказм из обращения "маршалБлейк".

Франклин меня достал, да и врать я не очень хорошо умею.Спала я меньше двух часов, а потом пришлось лететь на самолете. И потому ясказала правду, чистую и абсолютную правду.

– Согласитесь, агент Франклин, что если вам нужен секстри-четыре раза в сутки, то удобнее возить любовника с собой.

И я посмотрела на него широко открытыми честными глазами.

Он посмотрел на меня очень неприязненно. Фокс рассмеялся.

– Очень смешно, – отозвался Франклин, ноотвернулся и оставил нас в покое.

Пусть правда и не освободит тебя, но при правильномиспользовании она может чертовски сконфузить твоих врагов.

Хороший был отель. Очень хороший. Слишком хороший. Повсюдулюди в униформе – нет, не в полицейской форме, – работники отеля. Онибросались распахивать двери. Пытались помочь поднести багаж. Мика и правдапозволил коридорному взять наши чемоданы! Я возмутилась, а он только улыбнулсяи посоветовал мне наслаждаться моментом. Никакого наслаждения в этом моменте яне видела и потому прислонилась к зеркальной стене лифта и только пыталась незлиться.

А чего я злилась? Да, отель меня поразил, и сильно. Я ехалав расчете на обычный номер – "чисто-прибранный-ничего-особенного". Асейчас торчу в лифте сплошь из стекла и позолоты, где лифтер в перчаткахнажимает кнопки и объясняет нам, как работает опознавательный код на нашихключ-картах.

У меня в животе завязался тугой узел. Скрестив руки подгрудью, я мрачно смотрела в зеркало и сама видела, насколько я злюсь.

Мика наклонился ко мне, но не притронулся.

– А что такое? – спросил он очень участливымголосом.

– Не ожидала я, что здесь будет... так.

– Ты злишься, что я забронировал нам хороший номер вхорошем отеле?

В такой формулировке это звучало очевидно глупо.

– Нет, я в том смысле... – Закрыв глаза, яприслонилась затылком к стеклу. – Да... – сказала я наконец.

– А почему? – спросил он.

Двери лифта открылись, коридорный, улыбаясь, встал так,чтобы их придержать, оставив нам достаточно места для прохода. Если он и понял,что мы ссоримся, то никак этого не показал.

Мика жестом пропустил меня вперед. Я отлепилась от стенкилифта и вышла. Коридор выглядел именно так, как можно было ожидать по видуотеля: темные дорогие обои, гнутые светильники под канделябры через равныеинтервалы, так что и света хватало, и интимности. А на стенах висели настоящиекартины, не копии. Не художники с мировым именем, но настоящая живопись.Никогда я не бывала в таком дорогом отеле.

Я оказалась впереди, Мика сразу за мной, а коридорныйследом. Пройдя по темному толстому ковру половину коридора, я сообразила, чтоне знаю, какой номер ищу. Обернувшись к коридорному, я сказала:

– Поскольку мне неизвестно, куда я иду, следует ли мневозглавлять шествие?

Он улыбнулся, как будто услышал нечто остроумное иглубокомысленное, прибавил шагу, отнюдь не спеша, и занял место во главе, а мыпошли за ним. В чем было куда больше смысла, с моей точки зрения.

Мика шел рядом со мной, и кейс висел у него на плече. Взять меняза руку он не пытался, но держал руку так, чтобы я могла взять ее сама. Так мыи прошли несколько шагов – его рука ждет моей, а я иду со скрещенными руками.

И чего я злилась? Потому что он сделал мне сюрприз, заказавпо-настоящему хороший номер в отеле – ах, какой гад! Он ничего плохого несделал, только заставил меня сильнее нервничать на тему того, чего же он отменя ждет в этой поездке. Не его вина, а моя. И проблема моя, а не его. Он себяведет как нормальный цивилизованный человек, а я – как мрачная неблагодарнаясвинья. А, черт!