Да это просто бред какой-то! Женщина, с которой я связан ужедва долгих года — целая вечность для романа! — решает за меня, определяет моюжизнь, заставляет меня бросить мою работу и пешком пересечь целую страну! Ктакому бреду следует отнестись серьезно. И несколько дней подряд я пью инапиваюсь, причем Эстер, которая терпеть не может спиртного, пьет вместе сомной. Я делаюсь зол и раздражителен, твержу, что она просто завидует моейнезависимости и что эта безумная идея появилась потому лишь, что я решил еебросить. А она отвечает, что все зародилось, когда я еще ходил в школу и мечталстать писателем, а теперь пришла пора делать выбор — либо я одолею себя, либодо конца дней своих так и буду жениться, разводиться, рассказывать чудныеистории о своем прошлом — и опускаться все больше, падать все ниже.

Само собой разумеется, я не могу допустить, что Эстер права— хоть и знаю, что это так. И чем яснее я сознаю ее правоту, тем сильней злюсь.Она кротко сносит мои приступы — и только напоминает, что день отлета близится.

И вот однажды ночью, незадолго до вылета, она впервыеотказала моим домогательствам. Я выкурил целую самокрутку с гашишем, опорожнилдве бутылки вина и, так сказать, отрубился посреди комнаты. А проснувшись,понял, что достиг самого дна и теперь мне ничего не остается, как начать подъемна поверхность. И я, так гордившийся своей отвагой, сполна осознал, до чего жея трусливый, посредственный, косный человек. В то утро я разбудил Эстерпоцелуем и сказал, что согласен.

Я улетел в Испанию и тридцать восемь дней шел по дорогеСантьяго. Прибыв в Компостелу, понял, что только теперь и начинается настоящеепутешествие. Я решил обосноваться в Мадриде, живя на «авторские» и сделав так,чтобы между мною и плотью Эстер пролег океан — мы еще не разведены официально ипо телефону говорим регулярно и довольно часто. Это удобно — быть женатыммужчиной, знающим, что может в любой момент вернуться в супружеские объятия, ипри этом пользоваться всеми прелестями полной независимости.

Я последовательно увлекся сначала ученой каталанской дамой,потом аргентинкой, мастерившей ювелирные изделия, потом девушкой, певшей вметро. Отчисления продолжают поступать — и в количестве, достаточном дляпривольной и праздной жизни, так что времени у меня сколько угодно, хватит и нато, чтобы написать книгу.

Но книга может подождать до завтра, потому что мэр Мадридарешил, что город должен превратиться в сплошное празднество, придумал забавныйслоган — «Мадрид меня мочит», — побуждает граждан кочевать всю ночь из бара вбар, и все так забавно, так интересно, дни коротки, а ночи — долги.

И в один прекрасный день мне звонит Эстер и сообщает, чтособирается ко мне: по ее словам, мы должны наконец раз и навсегда выяснитьотношения. Прилет ее назначен на следующую неделю, что дает мне возможностьпридумать целую цепь отговорок («Еду на месяц в Португалию», — говорю я девице,которая раньше пела в метро, а теперь живет в пансионе и каждый вечер вместе сомной наслаждается мадридским весельем). Я прибираю квартиру, уничтожая малейшиеследы присутствия женщины, заклинаю приятелей не проболтаться: «Сами понимаете— жена приезжает».

По трапу сходит неузнаваемая — коротко и ужасно остриженная— Эстер. Мы едем по Испании, оглядывая маленькие городки, которые так многозначат для одной ночи и которые забываешь, едва покинув. Посещаем бой быков ифламенко, я веду себя как самый образцовый супруг, ибо мне хочется, чтобы уЭстер создалось впечатление, будто я все еще ее люблю. Не знаю, зачем мне этонадо — может быть, потому, что в глубине души она сознает: мадридский сонкогда-нибудь кончится.

Я сетую, что мне не нравится ее новая прическа, и она,спустя какое-то время обретя свой прежний облик, вновь хорошеет. До конца ееотпуска остается всего десять дней, я хочу, чтобы у нее остались приятныевоспоминания, а я останусь один в Мадриде, и все пойдет по-прежнему: коррида,дискотеки, начинающиеся в десять утра, нескончаемые разговоры об одном и томже, пьянство, женщины, и опять коррида, и опять женщины, и опять спиртное — иникаких, решительно никаких обязательств и обязанностей.

Как-то в воскресенье, по дороге в ресторанчик, открытый доутра, Эстер касается запретной темы — заговаривает о книге, которую я якобысочиняю. Опорожнив бутылку хереса, задирая прохожих, пиная железные двери, я спрашиваю,стоило ли лететь в такую даль с единственной целью превратить мою жизнь вкромешный ад? Она молчит, но мы оба понимаем: наш брак — на грани распада.Проспав всю ночь тяжелым сном без сновидений, а утром, высказав управляющемувсе, что я думаю по поводу скверно работающего телефона, а горничной — насчеттого, что постельное белье не меняли уже неделю, приняв бесконечный душ,призванный облегчить мне похмелье, я сажусь за машинку, чтобы всего лишьпродемонстрировать Эстер: я пытаюсь, я честно пытаюсь работать.

И внезапно происходит чудо: я гляжу на эту женщину, котораятолько что сварила кофе, а теперь перелистывает газету, на эту женщину, в чьихглазах застыла усталая безнадежность, — молчаливую, совсем не склонную выражатьсвою нежность словами или ласковыми прикосновениями, заставляющую меняпроизносить «да», хотя мне хочется сказать «нет», побуждающую меня бороться зато, что она — с полным на то основанием — считает смыслом моего существования,отказавшуюся от повседневного общения со мной, потому что она любит менябольше, чем самое себя, отправившую меня на поиски моей мечты. Я гляжу на этутихую юную женщину — почти девочку, — чьи глаза говорят больше, нежели любыеслова, на эту женщину, боязливую в душе и неизменно отважную в поступках,умеющую любить не унижаясь, не прося прощения за то, что она борется за своегомужчину, — и вот пальцы мои начинают стучать по клавишам.

Появляется первая фраза. За ней — вторая.

И двое суток я ничего не ем и сплю только по необходимости,а слова будто сами собой появляются неведомо откуда — так бывало раньше, когдая сочинял тексты для песен, когда после бесконечных перепалок и бессмысленныхразговоров мы с моим напарником-композитором вдруг понимали: «Вот оно! Есть!» —и оставалось только занести находку на бумагу в виде слов или нот. Теперь японимаю, что это «оно» рождается из сердца Эстер, и моя любовь воскресает: япишу, потому что она существует, потому что перетерпела трудные дни, нежалуясь, не делая из себя жертву. И я начинаю рассказ о том единственном за всепоследние годы впечатлении, что по-настоящему встряхнуло меня — о путиСантьяго.

***