В тот момент я был в полной уверенности, что звонят поповоду моего увольнения, и вдруг как-то сразу понял, что работа эта мне побарабану, деньги там или бесплатная обувь — до лампочки, а злило то, что всяэта петрушка происходит на глазах у Джен и она сейчас узнает, что я лишилсясамого крупного клиента, типа из-за нее, и огорчится еще больше.

— Привет, Мэнди.

— Только что провела телефонную конференцию. Роликпойдет в эфир в конце недели, без изменений.

— Поздравляю.

— Я рассказала клиенту о том, что вы выдали, ты и твояподруга.

Я открыл было рот, сказать, что это вовсе не моя идея, нотолку от этого все равно бы не было. Поэтому я проглотил слова.

— Они заинтересовались, — невыразительнопроизнесла Мэнди.

По соседней колее с грохотом несся поезд — в разговорепоследовала десятисекундная пауза. Джен все это время смотрела на меня, все также морщась, словно от дурного запаха. Я изобразил на физиономии сконфуженнуюулыбку.

Состав, громыхая, унесся в свою нору. Разговор продолжился.

— В каком смысле «заинтересовались»?

— В прямом, Хантер! Заинтересовались в смысле«заинтересовались». Обрадовались оригинальной идее. Оригиналы, знаешь ли, вцене.

— Эй, Мэнди, нет причин переходить на личности. Япросто делаю снимки.

— Слушай, я серьезно. Их заинтересовало то, что тысказал.

— Но не настолько, чтобы внести изменения в ролик.

— Нет, Хантер. Не настолько, чтобы взять да и переснятьвесь клип стоимостью в два миллиона долларов. Но есть одно обстоятельство, какраз требующее нестандартного подхода.

— Неужели?

Я бросил на Джен озадаченный взгляд.

— Что за обстоятельство?

— Оно возникло на прошлой неделе, Хантер. Делонесколько странное. И серьезное. Короче, по телефону не расскажешь, лучше тебесамому все увидеть. Только уговор: держи все в секрете. Как насчет завтра?

— Нормально, только это ведь не я…

— Встретимся в одиннадцать тридцать в Чайна-таун, науглу Лиспенард и Чарч, сразу за каналом.

— Ладно.

— И, конечно, приводи свою новую подругу. Не опаздывай.

Мэнди отсоединилась. Я сунул телефон в карман.

Джен прокашлялась.

— Ну что, тебя из-за меня вытурили?

— Кажется, нет.

Я представил, как Мэнди встречает меня в Чайна-тауне,хватает за шею и топит в Гудзоне.

— Я бы даже сказал — определенно нет.

— Что же она сказала?

— Я думаю, мы получили повышение.

— Мы?

— Да, мы. — Я кивнул, поймав себя на том, чтоулыбаюсь. — И завтра нам предстоит работенка. Займемся?

— Ты руки мыл?

Отец задавал мне этот вопрос за завтраком каждый день, с техпор как я научился говорить. А возможно, еще раньше. Он эпидемиолог, то естьизучает эпидемии, короче, проводит уйму времени, таращась на пугающие графикираспространения всякой заразы. Эти графики, которые все выглядят практическиодинаково — как след набирающего высоту истребителя, — заставляют егоочень беспокоиться из-за микробов.

— Да, я помыл руки.

Каждое утро я демонстративно произношу эти слова тономробота, но до него мой протест не доходит.

— Рад это слышать.

Мама, наливая мне кофе, украдкой улыбается. Моя матушка —парфюмер, составляет из простых запахов сложные ароматические комбинации. Еедухи продают в магазинах на Пятой авеню, один раз на меня повеяло, кажется,чем-то таким от Хиллари Дефис. Это настораживало.

— Чем сегодня занимаешься, Хантер? — спросила она.

— Собирался отправиться в Чайна-таун.

— О, а разве Чайна-таун сейчас в струе?

Ладно, я не обижаюсь. Конечно, предки считают мою работуфигней. Как и большинство родителей, они вообще не просекают, что это значит —в струю. Просто не верят, что это может быть чем-то серьезным. Им все кажется,будто это такой прикол, как в старых фильмах, когда какой-нибудь малый натанцплощадке скребет свою подмышку, а вся толпа вокруг начинает ему подражать,и это становится безумно модным танцем, распространяющимся со скоростьюпапашиной эпидемии. Да, именно эпидемии.

Вообще мои предки любят произносить это — «в струю» —нарочито громко и презрительно, видимо полагая, что так я быстрее уясню себевсю его ничтожную сущность. А может, эти звуки для них из иностранного языка, иони, как диковатые туристы, воображают, что если орать погромче, их скореепоймут.

Правда, они подписывают кучу разрешительных бланков, которыея оставляю им каждую неделю. (Поскольку я несовершеннолетний, им приходитсядавать разрешение на то, чтобы транснациональные компании пользовались моимимозгами.) И, судя по всему, они вроде как не против свободной одежды,современных телефонов и прочей новомодной электроники.

— Не знаю, мам. Думаю, часть Чайна-тауна в струе, ачасть нет. Я не собираюсь там ничего высматривать, просто у меня встреча сдругом.

— Мы его знаем?

— Ее зовут Джен.

Отец кладет на стол очередной ужасающий график и поднимаетбровь. У мамы поднимаются обе.

— Она вовсе не подружка или что-то такое, — сказаля и тут же сообразил, что совершил ужасную ошибку.

— Нет? — промолвил отец, криво улыбаясь. — Апочему ты это упомянул?

— Да потому что у тебя было такое выражениелица, — простонал я.

— Какое «такое»?

— Да я только вчера с ней познакомился!

— Вау! — сказала мама. — И она тебе оченьнравится, не так ли?

Я пожал плечами и закатил глаза одновременно, что, вобщем-то, было не совсем адекватной реакцией. Просто хотелось надеяться, чтонеожиданное покраснение моей физиономии отец припишет приступу западно-нильскойлихорадки или еще какой-нибудь из его любимых хворей.

Предки у меня что надо, и мы с ними по-настоящему близки, новесь кайф ломает засевшая в их головах навязчивая идея, будто бы я скрываю отних огромные пласты своей романтической жизни. На самом деле было бы здорово,будь у меня эти огромные пласты, чтобы их скрывать. Или, на худой конец, пластысредней величины.

Они сидели в терпеливом молчании, ожидая от меня ответа, вто время как я ежился над кофейной чашкой. Увы, единственное, что мне удалосьиз себя выжать, было…

— Ага, она точно — в струе.

* * *