Джен уже была на месте. На встречу она явилась в умеренномешковатых, без лейбла, джинсах, в тех же, зашнурованных на манер «восходящегосолнца», кроссовках, что и вчера, и в черной футболке. Классический прикид.

Она не сразу меня заметила: стояла, прислонившись кфонарному столбу, руки в карманах и рассматривала улицу. Дом на углу Лиспенард,где нас должна была встретить Мэнди, вклинивался между Чайна-тауном и Тиберика,частью туристической, частью промышленной зоной. Транспортный поток в пятницуутром состоял по большей части из грузовиков поставщиков. Цокольные этажизанимали в основном дизайнерские фирмы и рестораны, обозначенные вывесками наанглийском и китайском языках. В нескольких местах за ограждением асфальт былвскрыт, являя взорам остатки каменной мостовой и истинный возраст района. Этиулицы были проложены голландцами еще в семнадцатом веке.

Все здания вокруг нас были шестиэтажными. Большинствосооружений на Манхэттене высотой в шесть этажей. Строить ниже невыгодно, а есливыше, то надо делать с лифтами, по закону. Шестиэтажные здания — этоархитектура черных футболок Нью-Йорка.

Я окликнул Джен по имени, и она, увидев меня, сказала:

— Не могу поверить, что делаю это.

— В смысле?

— Ну, явилась сюда как «спец по струе».

Я рассмеялся.

— А ты просто произнеси эти слова «спец по струе» ещепару раз, и тебе больше не надо будет париться, являешься ты таковой или нет.

Она закатила глаза.

— Ты знаешь, что я имею в виду, Хантер.

— Вообще-то почему мы здесь, я знаю не больше тебя.Мэнди напустила туману.

Джен посмотрела на заграждение, где красовалась рекламакакого-то нового бара, нанесенная с помощью распылителя.

— Но она звала нас обоих, верно? Меня тоже?

— О тебе она упомянула особо.

— А я думала, что внесла сумятицу.

— Так ты и внесла, подметив то, чего никто раньше непросекал. Для этого требуется хороший глаз. Мэнди хочет, чтобы мы с тобой коена что взглянули.

— Типа проверили, насколько это в струе?

Похоже, сегодня это долбаное словечко вознамерились пихатьмне в ухо все кому не лень. Я поднял руки, показывая, что сдаюсь.

— Может — да, может — нет. Мне она сказала одно: что ейнужен неординарный взгляд. Больше я и сам ничего не знаю.

— Неординарный взгляд. — Джен передернула плечами,как будто ее черная футболка села при стирке. — А тебе не приходило вголову, что наша работенка какая-то странная?

Я пожал плечами. Скажу по секрету: когда мне задаютфилософские вопросы по поводу моей работы, я всегда так поступаю — пожимаюплечами.

Но Джен на это не купилась, от нее простым пожатием плечбыло не отделаться.

— Ты ведь понимаешь, что я имею в виду, разве нет?

— Послушай, Джен, большинство работ странные. Мой отецизучает людей, чихающих друг на друга, а мама получает деньги за то, чтоизобретает запахи. Люди получают плату за то, что собирают и публикуют сплетнио кинозвездах, судят кошачьи выставки или даже продают свиные фьючерсы. Чертменя побери, если я знаю, что такое «свиной фьючерс».

Джен подняла бровь.

— А разве это не прибыльно, заключать контракт набудущие поставки свинины по фиксированной цене?

Я разинул рот, но не издал ни звука. Собственно говоря, вбиржевой торговле я ничего не смыслил, а пример этот привел случайно и никогдараньше разговоров о свиных фьючерсах не вел.

— У меня отец брокер, — пояснила Джен, глядя намою физиономию. — Тогда скажи мне: зачем вообще люди покупают свинину набирже?

— Понятия не имею. — Гроза миновала. — Ладно,не в свинине суть. Я к тому, что если людям платят за всю эту ерунду, то почемубы не платить и тем, кто ловит струю? Что тут странного?

Джен развела руками.

— А разве и так не понятно, что это в струю?

— Смотря кому. Нам понятно.

— Нет, я не о том. Я вот к чему: если что-топо-настоящему круто, то разве люди не могут сами разобраться? Въехать, что им вструю, а что нет? На фиг нужны рекламные ролики вроде «Проход запрещен», илиглянцевые журналы, или искатели трендов?

— Потому что большинство людей не крутые. Они не в струе.

— Как ты можешь знать?

— Оглянись вокруг себя.

Она огляделась. На парне, который проходил мимо, рубашкабыла на пять размеров больше (инновация гангстеров, которым нужно было прятатьпод одеждой свои пушки), шорты ниже колен (инновация серферов, чтобы ляжки насолнце не обгорали) и большущие башмаки (инновация конькобежцев, предохранявшихноги от травм). Все эти идеи, каждая по отдельности, изначально имелипрактический смысл, но клюнувший на них малый выглядел так, будто в него ударил«термоусадочный луч» и он прямо сейчас сожмется до точки и исчезнет в ворохесвоей одежды, успев напоследок тонюсеньким голоском пискнуть: «Помогите!»

Джен не удержалась от улыбки. Снова пронесло.

— Этот парень нуждается в нашей помощи, — тихонькопромолвил я. — Он никогда не будет в струе. Но его попытки обогатят уймународа. И это его деньги мы вчера заработали.

Я вздохнул, подняв глаза на узкий ломтик неба, и заметилпотрепанные, вылинявшие американские флаги, которые свисали со спасательныхаварийных лестниц, медленно полощась на ветерке. Висели себе и висели, безвсякой подсказки в рекламных роликах.

Джен молчала, наверное, думала, что я на нее рассердился.

Но это было не так, я задумался о 1918 годе.

Благодаря отцу я знал, что в 1918 году разразилась страшнаяэпидемия, которая пронеслась по всему миру и забрала больше жизней, чем Перваямировая война. Она погубила миллиард человек, почти треть всего тогдашнегонаселения Земли.

И знаете, что по-настоящему удивительно? Вирус нераспространялся по радио, и им нельзя было заразиться, смотря телевизор иличитая рекламу на боку автобуса, и распространять его, ей-богу, никого ненанимали. Люди заражались, обмениваясь рукопожатиями с больными или черезчихание. Так что в итоге за один год почти каждый в мире обменялся рукопожатиемс пациентом ноль (именно так в чокнутом мире эпидемиологии называют инноваторовболезней).

Так что представьте себе, что, вместо того чтобы чихатьмикробами, все эти люди говорили друг другу:

— Мм, какая у меня отличная мятная жвачка. Хочешьпопробовать?

Всего за год примерно миллиард человек начал бы использоватьэту новую ароматическую жвачку, причем никто не потратил бы на рекламу и десятицентов.

В общем, тут есть над чем подумать.