Глава VII

Факультатив закончился. Алёнка с папой пошли домой. Димка хотел было увязаться за ними, но его вдруг поманил к себе Лёшка Пипеткин. Вид у него был такой заговорщицкий, что не подойти просто было нельзя.

– Смотри, Димас, что у меня есть!

Пипеткин открыл рюкзак и выложил на стол небольшую деревянную шкатулку.

– Ну? – спросил Коготков. Шкатулка, конечно, была интересная, по кромке вились какие-то узоры и непонятные, похожие на магические, надписи. Но кого этим удивишь? Магия – это тренд, про неё сейчас на каждом канале крутят. На каждой футболке, рюкзаке – ведьмы и лешие. Папка говорит, раньше были машины. Он ещё смешно так их… тачками называет. А сейчас вот ведьмы.

– Ну? Что там? – спросил Димка.

Пипеткин загадочно прищурился и откинул крышку.

– Фига се! – раздался рядом удивлённый возглас Петрова.

– А что это вы тут… – Одуванчикова оборвала фразу и уставилась на шкатулку.

В шкатулке лежал маленький керамический человечек. Почти как настоящий, только в животе у него было отверстие.

– Точилка… – разочарованно хмыкнул Димка, – что ж тут удивительного!

Однако, удивительное было. Пипеткин, точь-в-точь как Алладин из старой сказки, потёр лакированный бок шкатулки, и человечек открыл глаза.

– Гриша, подточи – сказал Пипеткин и протянул малышу карандаш.

Человечек ловко поднялся на ноги. Сам! И вёл себя как живой, сперва правда двигался неуклюже, ломано, но потом и вовсе стал как настоящий. Перешагнул через край шкатулки, взял своими маленькими ручками Лёхин карандаш, решительно вставил его себе в отверстие на животе и принялся крутить по часовой стрелке. Это, наверное, было не очень удобно, но он справлялся отлично, потому как карандаш уверенно вращался, а из щели в спине полезла ровная розовая стружка.

Ребята стояли, как громом поражённые.

– Это же… – протянул Димка, – это ж голем, да Лёха?

Лёха кивнул. Вид у него был важный, как у генерала на военном смотре.

– Тётка подарила, – объяснил Пипеткин. – Они в Институте там разные штуки делают.

– Ах! – вздохнула Одуванчикова. – Я тоже хочу такого… и в Институт хочу!

– А можно мне карандаш подточить? – спросил Давид.

– Валяй, – разрешил Лёха. – Но он только меня слушается.

Тем временем человечек уже закончил с Лёшкиным карандашом и сел по-турецки на парту. Петров торопливо достал из рюкзака пенал, расстегнул его, и дал голему какой-то маленький обгрызок.

– Гриша! Точи, – велел Пипеткин.

Голем тотчас подскочил и принялся точить. Обгрызок или нет, ему было всё равно, справился он на ура.

– Ну тогда и я! – воскликнул Димка. – Можно?

Он протянул человечку свой карандаш. Но голем зыркнул на Димку недружелюбно и вдруг сел на парту.

– Чего это он? Григорий! Точи! – скомандовал Лёха.

Но Григорий не двинулся с места. Тогда Димка слегка ткнул его концом карандаша. Человечек покачнулся и, чтобы не упасть, схватился за карандаш обеими руками. Зло посмотрел на Димку, рванул карандаш к себе, и в следующее мгновение мёртвой хваткой вцепился в Димкин палец.

– Ай! – закричал Димка. – Пусти!

Но маленькие ручки держали крепко, вырваться не получилось. И человечек медленно потянул палец к точилке на животе, прямо к острому лезвию.

– Стой! Придурок! Чё делаешь?! – завопил Лёха.

Но голем не отпускал. Его нарисованные глазки налились злобой, он уперся как мог…

– Да твою ж ты! – Димка свободной рукой ударил взбесившуюся куклу наотмашь.

Голем перевернулся через себя несколько раз, сложился пополам и замер.

– Лёха, блин… – мальчик оторопел от пережитого. – Ты чё, блин, с-совсем? Это ч-чё такое?

– Это… – Пипеткин растерянно мигал на товарища. – Дим, извини. Фигня какая-то. Он бракованный, походу. Я тётке его отнесу.

– Вот тебе и Институт… – глубокомысленно заметил Петров.

Верка Одуванчикова грозно зыркнула на него, но ничего не сказала, а Димка… Димка подхватил свой рюкзак и, толкнув Пипеткина плечом, выбежал из класса. В душе его царил хаос. Он был зол, он был напуган. Лёха! Лучший друг, как он мог с ним так поступить?! Что за дебильная шутка?!

«Ну ничего, Лёха, – думал Димка. – Я с тобой расквитаюсь, я тебе гуашью стул измажу, я тебе чай на телефон…» Мальчик вздрогнул – вдоль лестничного пролёта промелькнула какая-то тень. «Это ещё что за чертовщина?.. Нет, наверное, показалось».

Весь пыл сразу куда-то делся, на душе было гадко, липко и страшно. «Надо домой, – решил Димка. – Там мама, там… кот». При мысли о коте стало легче. Димка вспомнил его радужную светящуюся шерсть, его тёплые жёлтые глаза, вспомнил, как хитро он выманивал за завтраком гренки, как потешно нападал на них и с удовольствием ел. «Надо домой!» – мальчик набрался смелости и спустился по лестнице в фойе, взял в гардеробе одежду, попрощался с Иваном Кузьмичом – охранником – и вышел во двор.

Воздух был уже по-зимнему морозным, листья на деревьях кое-где ещё болтались, но больше их было теперь на земле. Рыжий, пахнущий влагой и осенью ковёр, так и звал пройти, прошуршать по нему.

Димка поправил рюкзак и направился к дому. Но внезапно остановился – от берёзы, золотящейся в десятке шагов от него, отделилась тень. Эта была тень человека. Вот только человека не было. И тень не лежала на земле, она стояла, она покачивалась, делалась всё гуще и плотнее. У Димки вспотели ладони, в груди будто встал ком, мальчик хрипло вскрикнул и бросился бежать. Краем глаза он заметил, что тень устремилась за ним.

Бежать! Жгучий страх гнал его вперёд, рвал из груди сердце, сжимал горло, обжигал холодным ноябрьским воздухом всё его испуганной существо, спасающееся, если не от смерти, то от чего-то очень плохого.

Тень бежала за ним – Димка чувствовала её лопатками, он почти видел перед своим внутренним взором, как чёрные длинные пальцы тянутся к нему, хотят схватить. А потом был удар.

– Ты что, очумел, малец?

Мальчик ничего не понимая поднял голову вверх. «Федя?»

– А, так это ты, Димас? Чего ломишься, как лось через чащу?

Перед ним стоял Федя. Вернее, дядя Федя. Димка влетел в него на всей скорости. Другой бы не устоял, но Федя он… он тоже был патрульный, хоть и бывший.

Дядя Федя был ровесником его отца, когда-то они дружили. Работали вместе, пока Федя не запил. От чего запил? Отец этого не говорил. Только Федя частенько стал наведываться к Коготковым, то денег занять, то просто почесать языком. Мама его не любила. А вот Димке он нравился. Великанский, добрый, жал ему руку как взрослому: «Что, Димас? Как оно, молодое?» Вот только пахло от него перегаром, почти всегда.

– Что, Димас? Оглох что ли? – спросил Федя.

– А…