получается. А впрочем, робеть он не привык, да и себя, как ни крути, все-таки было жальче, чем вот этих двоих олухов.

– А я читал, – встрял Яремчук, – что кофеин и никотин – это стимуляторы, которые при злоупотреблении ими вызывают обратный эффект.

Степан Денисович с легким недовольством покосился на него через плечо, а Беда, с ненавистью сверкнув в его сторону черными глазами, процедил сквозь зубы:

– Читатель… Стимуляторы, эффект… Неделю небось наизусть зубрил.

Яремчук вздернул подбородок и поджал губы, прямо как баба, которой с ходу, навскидку назвали ее настоящий возраст, но промолчал. «Надо кончать поскорее», – подумал Тарасюк.

– Я чего пришел-то, – сказал он, напустив на себя деловой, озабоченный и крайне утомленный вид. Это удалось ему без труда, поскольку он действительно был очень утомлен и крайне озабочен. – Гавриленко велел, чтоб все за последний инструктаж расписались.

– Опять расписываться, – произнес Яремчук с такой тоской, словно от него требовали расписаться собственной кровью, и уже не в первый раз. – Сам-то небось на больничном?

Укор, прозвучавший в словах Яремчука, был так строго, прямо как змеиный яд в аптеке, дозирован и взвешен, что только тот, кто хорошо знал этого типа, мог заподозрить в его словах грубую провокацию. Яремчук вызывал коллег на откровенность, чтобы потом слово в слово пересказать весь разговор Гавриленке. А память у стукача была действительно хорошая, тренированная…

– Язва, – кратко, не вдаваясь в подробности и комментарии, ответил Степан Денисович на вопрос Яремчука.

– Язва, – как и следовало ожидать, прицепился к этому излишне лаконичному ответу Яремчук. – Язва! У меня, может, тоже язва, а я вот работаю, и ничего.

– Если больной, к врачу иди, – с ненавистью проворчал Беда. – А если к врачу идти не хочешь, помалкивай. Язва… У всех у нас язва – у кого в желудке, а у кого так – дома, на свободе разгуливает…

Степан Денисович чуть не подскочил от такого неожиданного и меткого выпада в свою сторону. Впрочем, Беда скорее всего вовсе не имел в виду ничего такого особенного и тем более конкретного. По слухам, его собственная семейная жизнь была не многим лучше того каторжного существования, которое влачил Тарасюк. И однако Степан Денисович взял эту ненароком оброненную фразу на заметку: пригодится, когда придет пора сводить счеты. Честно говоря, если бы охранники сейчас обложили его матом, он бы только обрадовался: все-таки человека намного легче кончить, если он тебя разозлил.

– Давайте расписывайтесь, – снова беря деловой тон, хмуро сказал он, – мне ехать надо. Я сутки не спал, а у меня еще дел выше крыши.

Яремчук открыл рот. Предвосхищая его вопрос, Степан Денисович разыграл заранее продуманную и отрепетированную пантомиму: огляделся, схватился левой рукой за пакет, который все так же держал в правой, потом похлопал ладонью по карманам, как будто искомое могло находиться там, и, наконец, звонко хлопнул себя этой ладонью по лбу.

– От башка дырявая! – сокрушенно воскликнул он. – Совсем замотался с этим грузом! Папка-то!..

– Где? – немедленно вскинулся услужливый Яремчук. – Я принесу. Я мигом!

Беда пренебрежительно скривился. Хотя тоже, между прочим, мог бы предложить начальству свою помощь, ничего бы у него от этого не отломилось, ничего бы не отсохло… Да что тут говорить, сволочь – она и есть сволочь.

– В машине, – сказал он Яремчуку. – На заднем сиденье. Желтая такая, клеенчатая. А в ней – журнал инструктажей. Как же это я забыл-то?

– Ничего, я сейчас, – сказал Яремчук.

– Мухой, – напутствовал его Беда. – Только шею впопыхах не сверни.

«А хорошо бы», – подумал Тарасюк.

– Очень ты, Вася, как я погляжу, умный, – стоя в открытых дверях, сказал Беде Яремчук. – Одного я не пойму: чего ты при таком умище до сих пор в простых охранниках ходишь?

Не дожидаясь ответа, который обещал быть весьма содержательным, он с грохотом посыпался вниз по гулким железным ступенькам.

– Паскуда, – с отвращением произнес Беда, никогда не скрывавший своего мнения от окружающих, причем не только заочно, но и прямо в глаза.

Степан Денисович повернул голову и посмотрел вниз, на освещенную площадку, через которую, не особенно торопясь, руки в карманы, шагал Яремчук. Машину Степан Денисович нарочно оставил на приличном удалении от ворот, а не подогнал, как обычно, к самой лестнице. Папка с журналом инструктажей в машине действительно была, только лежала она не на заднем сиденье, а аккурат под передним – так, что наружу выглядывал только самый ее уголок. Яремчуку нужно было открыть дверцу, наклонить спинку переднего сиденья – машина-то трехдверная! – и, забравшись по пояс в тесный салон, шуровать там, в темноте и тесноте, в поисках папки, которая будто бы случайно очутилась на полу. Папку он, конечно, найдет, и притом довольно быстро, поскольку «таврия» – это все-таки не рейсовый автобус. Но какое-то время он на это потратит, а это было все, что требовалось.

– Да, – со вздохом сказал он Беде, – сволочь, конечно, еще та. Ты даже не знаешь, какая это сволочь.

– Чего там не знать, – отмахнулся Беда. – Знаю я его как облупленного. Все всё знают…

– Не всё, – сказал Степан Денисович, сгибая в локте правую руку и направляя на охранника нижний конец пакета. – Далеко не всё.

Выстрел был похож на приглушенный хлопок в ладоши. Из-за того что пистолет был спрятан в пакет, Тарасюк не смог как следует прицелиться, и пуля попала Беде не в голову, как планировалось, а в шею. Кажется, она задела сонную артерию; кровь, во всяком случае, хлестала, как из пожарного гидранта.

Беда с грохотом завалился в угол между стеной и пультом, опрокинув на себя электрический чайник с остатками кипятка. Кипяток по этой жарище еще толком не остыл, но Беде это было уже все равно.

– Ты… чего… сука? – с огромным трудом выговорил он, глядя на убийцу круглыми глазами и царапая пальцами застежку висящей на поясе кобуры. Левой рукой он пытался зажать рану на шее, но толку от этого было мало: кровь струилась между пальцами и густым потоком стекала вниз, пропитывая форменную рубаху. Судя по интенсивности этого процесса, жить Беде оставалось считаные минуты.

– Это, Вася, не я, – аккуратно кладя ненужный более пакет на краешек пульта, ласково объяснил Степан Денисович, – это Яремчук. Я ж тебе говорю: сволочь, каких