профессионалов. Собственно, чего-то именно в этом роде Глеб и ожидал. Он только не мог понять, зачем этих типов понесло на крышу, если вожделенная добыча будет поджидать их внизу. Или их здесь так много, что они могут позволить себе окружить склад снайперами? Просто так, на всякий случай…

Сиверов представил, как прибывает сюда вместе или одновременно с грузовиком, как принимается геройски отражать неизбежное нападение и падает носом в асфальт, подстреленный засевшим на крыше снайпером. Картинка получилась неприглядная, и Слепой поздравил себя с тем, что все-таки явился на место раньше всех. Еще он мысленно поблагодарил Валеру Вертолета за быструю езду, а заодно опять задумался: что это было за дело, ради которого бандит так торопился сюда из самого Киева? Видно, в порт доставили действительно ценный груз, и, судя по тому, как Валера общался с остановившим его ментом, грузу этому, увы, не суждено добраться до получателя.

Глеб чутко вслушивался в ночные звуки, отфильтровывая, отбрасывая ненужное, и вскоре портовый шум стал восприниматься им как мертвая тишина. В этой тишине вдруг раздался тихий шорох, негромко скрипнул под чьей-то подошвой осколок стекла, и Глеб понял, что его соседи по наблюдательному пункту находятся совсем рядом – прямо тут, по другую сторону железной бочки.

Они немного повозились, устраиваясь поудобнее, и вполголоса обменялись парой-тройкой слов. Язык, на котором они говорили, был Глебу незнаком, но он мог спорить на что угодно, что это албанский.

Через некоторое время соседи совсем освоились на крыше, решив, что им здесь ничто не угрожает, и затеяли какой-то негромкий, но довольно оживленный разговор. Это были довольно молодые люди; вряд ли ими двигали какие-то возвышенные идеи; скорее всего война была для них, сыновей разоренной, нищей страны, единственным приемлемым способом прокормиться.

Так прошло около часа. Чтобы не потерять ощущение времени, которое в засаде всегда тянется значительно медленнее, чем обычно, Глеб то и дело посматривал на часы и точно знал, что прошло именно около часа – если быть точным, пятьдесят две минуты, – прежде чем в глубине проезда, который вел к погрузочной рампе таможенного склада, показались тусклые, горящие вполнакала фары приближающегося грузовика.

Соседи за бочкой оживились, задвигались, меняя позы, и сквозь прочие портовые шумы Глеб расслышал скользящий металлический лязг передернутого автоматного затвора.

* * *

Убедившись, что пустая фура с грузчиками беспрепятственно миновала ворота, капитан Полещук отогнал свою патрульную «девятку» метров на двести от ограды и поставил поперек проезжей части, перегородив узкий проезд, – сегодня ночью посторонним в порту делать было нечего. Он заглушил двигатель, опустил оконное стекло и закурил, слушая хриплое бормотание включенной рации.

И в городе, и в порту до сих пор было все спокойно. Это хорошо. То, что Костя Шекель и подонки вроде него называли архаичным словечком «шухер», означало бы немедленный и полный провал тщательно продуманной дерзкой операции. Если поднимется шум, увести фуру с грузом наркотиков с территории порта не удастся; большинство участников налета, конечно, сумеет уйти, затеряться в лабиринтах штабелей и складских помещений, но это уже ничего не меняет: кого-то все равно возьмут, а взяв, непременно расколют, заставят говорить. Пусть это будет даже самый тупой из быков, ничего не знающий об организаторах и истинных масштабах операции, – даже такая тупая скотина после соответствующей обработки милицейскими дубинками и прочими подручными средствами сумеет назвать имя бригадира, который ее сюда привел. Ну а дальше все пойдет как по маслу: получив в руки кончик цепочки, сыскари будут неторопливо и аккуратно тянуть за него, пока не вытянут наружу все и всех, до последнего человечка.

Именно для того, чтобы этого не случилось, капитан ДПС Полещук и дежурил здесь, на ближних подступах к порту.

Тишина и темнота, как всегда, располагали к неторопливым раздумьям, только мысли на этот раз лезли в голову все больше какие-то невеселые, типа «сколько веревочке ни виться…». Полещук гнал их прочь, но они возвращались, прямо как евреи, которые, согласно старой поговорке, будучи выставленными вон через двери, сразу лезут в окна. Следы кровавой бойни, которые Лещ видел десять минут назад в караулке у транспортной проходной, не произвели особого впечатления: он сам убивал не раз и не два, и чужая кровь печалила его не больше, чем пролитый клюквенный морс. Но на этот раз кровь и трупы были свидетельством того, что безумная затея Борисыча – не сон, не мираж и не фантазия типа «а неплохо было бы…», а реальность, тем более неприятная, что Полещук принимал участие во всем этом дерьме против своей воли. Он говорил Борисычу, что это безумие; он просил, доказывал, умолял, чуть ли не в ногах валялся, пытаясь заставить старого упыря отказаться от рискованной затеи, но все было тщетно: мысль о фантастической добыче настолько прочно укоренилась в мозгу главаря, что он уже считал эти деньги своими. Конечно, фантастическая добыча требует фантастических усилий и риска, это верно. Но все равно сейчас, когда все уже началось и повернуть назад стало невозможно, капитан Полещук чувствовал себя крайне неуютно. Пожалуй, он с удовольствием обошелся бы без этих денег, только бы очутиться отсюда подальше…

На углу улицы, которую Полещук перегородил своей «девяткой», стояло заброшенное здание – одноэтажное, когда-то белое, а теперь того неопределенного грязного цвета, который со временем приобретают все оставшиеся без присмотра дома. Когда-то здесь была мастерская по ремонту обуви – сначала государственная, а потом частная, сменявшая хозяев чуть ли не по два раза в год. Последнему владельцу этого неизбывно убыточного предприятия так и не удалось вовремя спихнуть с рук свое приобретение; он прогорел вчистую и, скрываясь от кредиторов, бежал куда-то к черту на рога, в Россию, а может, и в Белоруссию. Здание мастерской было конфисковано в счет налогов и снова перешло на городской баланс, то есть было обречено на медленное, но неуклонное разрушение. Все это Полещук знал: во-первых, как человек, имеющий некоторое отношение к исполнительной власти, а во-вторых, как коренной житель города и бывший клиент мастерской, еще в детстве таскавший сюда свои и родительские башмаки.

Глядя на заброшенную, прямо на глазах разрушающуюся хибару и вспоминая одноногого сапожника дядю Мишу, некогда прибивавшего здесь набойки, клеившего подметки и вселявшего в детвору сладкий ужас своей сизой, испитой физиономией и в особенности деревянной ногой, придававшей ему сходство с пиратом Билли Бонсом, капитан Полещук вдруг увидел, что грязные, растрескавшиеся стены бывшей мастерской