всем, кто уверен: если одна женщина несет в себе истинное зло, то группа женщин – это зло в квадрате.

Тесная связь убийств становится очевидной в случае Марии Кардош, одной из самых колоритных жительниц деревни.

Она была богаче остальных, лучше одевалась и была дважды разведена, что для Надьрева являлось необычным. После второго развода она завела любовника, бывшего председателя деревни.

Между тем ее взрослый сын от предыдущего брака, болезненный 23-летний юноша, становился все большей обузой. Марии казалось, что она перегружена заботой о нем, а ведь хотелось тратить энергию на новые отношения. Возможно, ей в целом надоели прелести материнства, и она думала, что к этому времени все обязательства как матери будут выполнены. Как бы то ни было, она купила у Жужанны мышьяк и стала подсыпать яд в еду сына. Его здоровье стремительно ухудшалось.

Незадолго до смерти сына Мария вынесла его кровать на улицу, чтобы юноша увидел последние лучи солнца. Он лежал и смотрел на небо, а Мария вспомнила, что всегда любила в своем мальчике: прекрасный голос.

«Я подумала, что с радостью послушала бы его еще раз, – рассказала она позднее полиции. – Так что я сказала: “Пой, мой мальчик. Спой мою любимую песню”. И он запел своим чудесным чистым голосом». Ей было грустно расставаться с ним, но после смерти сына она обрела свободу и теперь снова могла выйти замуж.

К несчастью для Марии, бывший председатель оказался заядлым бабником, и мысль о женитьбе совершенно не вызывала у него энтузиазма. В 1920 году Мария все-таки уговорила его; местные сплетницы сообщали, что его «пришлось силком тащить в ратушу, как свинью на скотобойню». Однако брак не привнес в жизнь женщины никакой романтики. Муж продолжал выпивать и ходить налево, и вскоре они уже спали в разных комнатах.

Так уж получилось, что Жужанна тоже ненавидела бывшего председателя – по своим неясным причинам, хотя сама объясняла эту ненависть тем, что он задолжал ей несколько мешков пшеницы. Так что, узнав о проблемах Марии, акушерка была только рада помочь. Обе медленно, в течение целого месяца, травили мужчину, и он умер в апреле 1922 года. Позднее в газетах смаковали призрачный гнев надьревских жертв вроде этого незадачливого третьего мужа и больного сына. Они подчеркивали полнейшую неожиданность и предательскую натуру убийств: «Они убили меня, они отправили меня в могилу – те, кого я любил больше всего». Но пока убийцам ничего не угрожало. В качестве благодарности Мария одарила Жужанну солидной суммой, на которую можно было купить маленького теленка.

Как и в случае со многими другими убийствами в Надьреве, мотивы этих кажутся не просто мелочными, но и психопатически бессердечными: долг в несколько мешков пшеницы, некстати больной сын. Однако это лишь причины, которыми женщины оправдывали отравления друг перед другом. Да она на пол плевала. А он жаловался на слепоту. Меня это раздражало. Я была на пределе. В действительности за незначительными неудобствами скрывалась зияющая пустота неудовлетворенных потребностей.

Это поколение женщин, которые ничего не получали за свой труд и ни на что не могли рассчитывать в этой жизни.

Поколение женщин, чьих мужей отняла война, а затем вернула искалеченными, разочарованными, жестокими, контужеными и полными подозрений. Яд не был идеальным решением, но способствовал хоть каким-то изменениям. Некоторые убивали из отчаяния. Так, одну женщину муж избивал двойной цепью. Она вызывающе заявила в суде: «Я вообще не чувствую себя виновной; мой муж был очень плохим человеком… После его смерти я наконец обрела покой». Кто-то убивал, чтобы найти счастье с другим. Например, одна отравила мужа и вышла замуж за его лучшего друга. Кто-то убивал из мести – как та женщина, которая отравила пристававшего к ней тестя. А кто-то обращался к яду ради финансовой выгоды – как дочь, убившая мать ради наследства.

Мотивы разные, а методы – нет. Идея, что с помощью яда можно сделать жизнь лучше, распространялась среди женщин Надьрева подобно неукротимому лесному пожару. А из-за того что отравительницы сильно зависели друг от друга в получении информации и необходимых средств, деревню теперь оплетала паутина вины. Любая могла выдать подруг. Но вместе с тем, открыв рот, она обрекла бы и саму себя.

Паника в деревне

В конце 1920-х годов власти соседнего городка Сольнока начали получать анонимные письма, в которых утверждалось: в Надьреве происходит что-то ужасное. Поначалу на бессвязные истерические послания никто не обращал внимания. От них легко было отмахнуться, списав на деревенские сплетни, учитывая пространные списки имен и неприятное содержание:

«Много тех… кто кормил ядом других… Дядю Миси Беке [убила] Роза Кисс, которая [уничтожила] своего мужа и старую госпожу Янош Папай, а также пыталась [убить] престарелого Шандора Сзенди и госпожу Писту Валки, но не преуспела в этом, и бог знает сколько еще пострадало».

Как только в 1929 году одно из писем опубликовали в газете «Сольнок» («Власти ничего не делают, а отравительницы спокойно продолжают свое дело…»), чиновники вынуждены были вмешаться, и дальше все развивалось очень быстро, поскольку газеты и таблоиды довели венгерское общество до скандального помешательства. Теперь вдруг и СМИ, и правительство начали давить на местную полицию, рассчитывая получить ответы – и как можно скорее.

После двадцати лет неспешных и никем не замеченных убийств Надьрев был ввергнут в хаос.

Подозреваемых арестовали и подвергли жестким допросам в доме местного кладбищенского сторожа. Женщин вызывали на допросы по несколько раз за ночь, а когда они не участвовали в перекрестных допросах, их заставляли стоять лицом к стене и запрещали разговаривать друг с другом. Юлианне Липке – к тому времени одной из самых старых и немощных подозреваемых – угрожали поркой. Если полицейские не могли добиться признания, они прибегали к причудливой тактике запугивания. Один офицер прятался под кроватью в комнате, где содержали двух подозреваемых, и пугал их до полусмерти, хватая за ноги. Суеверные женщины (убежденные, что замешана какая-то сверхъестественная сила) тут же во всем сознавались.

Эксгумация трупов предоставила еще одну возможность для запугивания. Да, тела нужно изучить на предмет присутствия яда, но полиция при этом старалась превратить процесс в как можно более публичное действо. Тошнотворные результаты эксгумаций никак не пытались скрыть от местной детворы – даже «блестящие коричневые» мозги, покрытые «короткокрылыми коричневыми трупными жуками».

Деревню охватила настоящая истерия, и все стали тыкать друг в друга пальцами. Жители старались дистанцироваться от женщин, которые казались наиболее виновными, и больше всех враждебность ощутила Жужанна. С