Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я отмечаю явные пробелы на стыках или странные связки эпизодов не с целью злорадства над погрешностями поэта, но с целью показать избирательность его изображения. Поэт очень упорно работал над содержанием исповеди Онегина, обстоятельства свидания очерчены несколькими штрихами, а многие бытовые подробности опущены. Стихам противопоказаны болтливость, скатывание в ритмизированную и зарифмованную прозу. Этого было бы не избежать, если натурально выписывать все подробности.
О несогласованности в комедии «Горе от ума» писал Н. К. Пиксанов и, обобщая, давал зрителям добрый совет: «если художественное создание прекрасно в основном, такие несообразности только оттеняют глубокую правдивость целого произведения. Художественная культура зрителя состоит в том, чтобы не шокироваться трепещущейся от толчка декорацией, изображающей гранитную стену, входить в условности актерской игры, воспринимать известные данные не по грубой их реальности, а как условности, как символы». И все же исследователь добавляет: «Однако та же художественная культура позволяет более чутко воспринимать и недостатки пьесы, что не вредит, а только интимнее делает понимание творчества. …несообразности не так существенны. Они не нарушают ни психологической правды, ни логической композиционной схемы»[148].
Романтический принцип выказывать героев только в решительные минуты, реализуемый в поэмах, Пушкин распространяет и на изображение бытовых эпизодов в романе: выделяет главное, какие-то объяснения (существенные, на иной взгляд) опускает, связки прорисовывает бегло и далеко не везде тщательно.
Небольшой объем лирических стихотворений позволяет видеть монолитность шедевров. Но невозможно представить, чтобы пять тысяч с лишним онегинских строк были написаны на одном (шедевральном!) уровне: обширное повествование требует волнообразно колеблемой интонации. Вплоть до удивительного: то, что Пушкин именует небрежностью, по-своему участвует в формировании художественности «Евгения Онегина», создавая блеклый фон, на котором и становятся заметными, броскими изысканные образы.
Противоречия как форма текста
Заканчивая первую главу романа в стихах, Пушкин озадачил читателей весьма экстравагантным заявлением:
Пересмотрел всё это строго:
Противоречий очень много,
Но их исправить не хочу.
Это не позднейшая вставка: авторское решение принято уже в работе над черновой рукописью.
Противоречия (оплошности, оговорки) встречаются не только у неумелых авторов, но изредка и у крупных мастеров, тут с авторов особого рода спрос, по разряду невнимательности. Есть такая оплошность и в «Онегине»: после обильного именинного обеда у Лариных «гремят отдвинутые стулья» (гремят отодвигаемые стулья, отодвинутые «грома» не производят; этот факт я подхватил школьником от своего учителя). Пушкин писал брату в начале января 1823 года:
«…Должно бы издавать у нас журнал Revue des Bévues <Обозрение промахов>. Мы поместили бы там выписки из критик Воейкова, полудневную денницу Рылеева, его же герб российский на вратах византийских… Поверишь ли, мой милый, что нельзя прочесть ни одной статьи ваших журналов, чтоб не найти с десяток этих bévues…» (Х, 44). Но в «Онегине» пушкинское заявление о противоречиях имеет в виду не подобное, оно демонстративно. Замечание поэта относится отнюдь не только к тексту первой главы: и в последующем автор не пожелал «исправиться».
Большинство читателей, даже если кого-то останавливает необычное пушкинское заявление о том, что он «не хочет» исправлять противоречия, не воспринимают его всерьез, полагают шуткой поэта. Но совокупными усилиями вдумчивых пушкинистов установлено, что пушкинское замечание не шутка, противоречий, порою очень серьезных, набирается довольно много. Однако эта (необходимая) работа выполнена в основном на констатационном уровне. Не ставилась цель осмыслить необычное явление, не только пополнить коллекцию тех или иных отдельных противоречий, но и понять, почему этим странным вкраплениям вверены права полноценного текста.
Противоречия в «Евгении Онегине», хоть их и можно, и приходится именовать одним словом, разнородны, разнотипны. Начать с простого, очевидного. Роман в стихах, объемное произведение, долго находился в работе. При этом обширное лиро-эпическое повествование осуществлялось (вновь в этом убеждаемся) без заранее продуманного и проработанного плана, на удивительном доверии к жизни, способной уточнить и скорректировать повествование. Иного не могло быть! Мы уже обнаружили кричащий факт, как Онегин за полгода сюжетной жизни повзрослел на восемь лет. Но в строгом значении слова это явление следует именовать изменением замысла, хотя и это обозначение внешность противоречия сохраняет. Мы спотыкались, попадая на анахронизмы, большинство из которых анахронизмами не являются, а вливаются в разные потоки авторского и сюжетного времени, хотя и встретятся собственно анахронизмы, реальные факты, но размещенные не на своем месте, а по усмотрению автора (но и здесь надо видеть не оплошность поэта, но его осознанный умысел). Художественный смысл важнее фактографии!
Художественные детали в «Евгении Онегине» разноплановы. Основная их часть и предназначена для того, чтобы их сопоставлять, увязывать друг с другом: тогда воссоздается пластичная цельность повествования. Но набирается и немалая группа деталей, которые экспрессивны и хороши каждая на своем месте, зато если столкнуть их — обнаруживается их несовместимость. Обнажаются «противоречия».
Выделим, может быть, самое броское из таковых. Кому принадлежит «автограф» письма Татьяны? В романе два разных ответа на этот вопрос. В третьей главе сообщается:
Письмо Татьяны предо мною;
Его я свято берегу,
Читаю с тайною тоскою
И начитаться не могу.
В восьмой главе утверждается иное. Онегин узнает — и не узнает Татьяну: «Ужель та самая Татьяна, / <…> / Та, от которой он хранит / Письмо…»
Есть соблазн объяснить это противоречие несогласованностью в растянувшейся на много лет работы. Конечно, за такой срок много чего можно забыть. Но продолжающейся работе сопутствует создание беловой рукописи, подготовка к печати и публикация ранее написанных глав: это очень активное освежение памяти. Так что здесь противоречие уместнее объяснить жанровым характером произведения — «романа в стихах». Выделенные фрагменты подобны лирическим стихотворениям: каждый на своем месте, каждый по-своему выразителен.
Третья глава к времени создания фрагмента восьмой главы была уже опубликована, вносить поправку поэту было не с руки. А не попробовать ли, разумеется, мысленно, поправку сделать, удалив процитированное четверостишие? Чего добьемся? Будет одним противоречием меньше. Что потеряем? Едва ли не самое сокровенное признание поэта в его любви к героине. Чувствительная могла бы быть потеря! Тут заметим, что письму Татьяны автор посвящает вовсе не только это четверостишие, а целых десять строф, существенную часть третьей главы, которая