– Святые угодники, мне этого не выдержать, – всхлипнул Якоб.

– Аббат велел нам всю эту неделю приносить каждый день по пятьдесят ведер воды, – пояснил Ульриху Иоганн.

– В наказание за пьянство, чревоугодие и невоздержанность в словах, – добавил Якоб. – Как будто сам наш настоятель не грешит тем же. Подумаешь, пьянство, – пьянство не великий грех! Праведный Ной был пьяницей, и великомудрый Соломон вино любил, и Христос вино не отвергал, и апостолы вкушали!

– Молчи, молчи, брат Якоб! Твой язык и по сто ведер воды заставит тебя носить, – одернул его Иоганн.

– А я искал здесь святости, – пробормотал про себя Ульрих.

– Что ты говоришь? Я не расслышал, – спросил его Якоб.

– Нет, ничего, – ответил Ульрих, нагибаясь, чтобы взять свои ведра.

– Постой, брат, отдохнем еще немного, – остановил его Иоганн. – Ты не сказал нам, за что тебя отправили воду носить?

– Я поспорил с настоятелем.

– И о чем был ваш спор?

– О посте.

– Как это?

– Я сказал аббату, что пост не нужен, бесполезен для веры и противоречит учению Христа.

– Вот здорово! – вскричал Якоб. – Я с этим полностью согласен! Я и сам знал, что пост не нужен!

– Помолчи, брат Якоб! – досадливо отмахнулся от него Иоганн и спросил у Ульриха: – Какие же твои аргументы? В таком серьезном вопросе без аргументов не обойтись.

– Сказано в Евангелии от Матфея: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека. Но то, что выходит из уст, оскверняет человека», – взгляд Ульриха впился в Иоганна. – Чревоугодие, конечно, грех (тут Ульрих посмотрел на Якоба), как и все излишества, и вообще все земные удовольствия, отвлекающие от мыслей о Боге и заменяющие их плотскими радостями. Но ни воздержание, ни голодание не откроют дорогу в рай, и не приблизят нас к Господу даже на полшага. Ибо не голодание и не воздержание, – тем более, в краткие периоды, – приближают нас к Богу, но только постоянная связь души нашей с Ним приближает нас к Нему. Не забудем, что Христос навечно искупил нас. Его страдания – это вечная жертва, удовлетворяющая Божественную справедливость во имя тех, кто с твердой и несокрушимой верой уповает на нее… Съешь ли ты кусок мяса в страстную пятницу, или не съешь, от этого никак не будет зависеть вера твоя и спасение твое. Вера твоя и надежда на спасение твое – в полной отдаче себя Христу, в соблюдении заветов Спасителя всегда и во всем!

– Смело. Очень смело ты рассуждаешь, брат Ульрих, – произнес Иоганн то ли с одобрением, то ли с осуждением. – Но я догадываюсь, как возразил тебе наш настоятель: кроме Священного Писания, есть, ведь, и Священное Предание, установившее многие обычаи и обряды.

– А чем оно священно? – живо спросил Ульрих.

– Будто сам не знаешь? – Иоганн подозрительно покосился на него, чувствуя какой-то подвох. – В Предание входят писания святых отцов церкви, а также великих богословов, чей авторитет в вопросах веры непререкаем. К тому же, все это утверждено решениями Вселенских Соборов и буллами святейших понтификов.

– Святых отцов церкви? Святейших понтификов? – язвительно переспросил Ульрих. – А я-то, наивный, полагал, что лишь Иисус свят, а людей безгрешных не бывает! Не подумай, что я отрицаю заслуги тысяч и тысяч подвижников веры, страстотерпцев и мучеников, пострадавших во имя нее, однако на них была только благодать Христа, но не святость его. Из всех живших на земле один Христос свят; он – Бог наш и Спаситель! Лишь Божье слово непререкаемо и безошибочно, брат Иоганн, а людское слово – обсуждаемо и оспариваемо, ибо оно может быть ошибочным.

– Боже правый, такие рассуждения ведут на костер! – перекрестился Иоганн.

– Кстати, осенять себя крестом Христос тоже нам не велел, – с усмешкой заметил Ульрих. – Если бы Спаситель захотел, чтобы мы осеняли себя крестом, то после Воскрешения своего он бы заповедовал крестное знамение апостолам в память о муках своих и через них всем нам. Но о том ничего не сказано в Божественном Писании, зато предписано в людском Предании.

– Помилуй Бог! – Иоганн собрался снова перекреститься, но рука его дрогнула и опустилась.

– А я и в этом согласен с Ульрихом! – выпалил уставший молчать Якоб. – Я во всем с ним согласен! Если мы христиане, то и жить должны по заветам Христа, а не каких-то там аббатов и богословов! Иначе, что же это получится: сегодня я ляпну что-нибудь одно о вере, завтра Иоганн – другое, послезавтра отец настоятель – третье, а через сто лет, положим, нас причислят всех троих к лику святых, и разбирайся тогда, кто из нас был прав!

– Ну, тебя-то к лику святых не причислят, можешь быть спокоен, – хмыкнул Иоганн.

– Да, не причислят… Но если вдуматься, сколько мук я терплю в монашестве, то меня давно уже можно было бы канонизировать. Что далеко ходить за примером: скоро Апостольский пост, и сколько бы брат Ульрих не убеждал настоятеля в том, что Христос поститься не велел и, стало быть, апостолы тоже не постились перед тем, как пойти проповедовать Слово Божье, аббат все равно заставит нас голодать. Ох, братья, если бы вы оказались в моей шкуре и почувствовали, что значит для меня недоедание, вы бы поняли, как тяжко я страдаю во время поста! – простонал Якоб. – Где уж там размышлять о Боге, когда я только и мечтаю о свином окороке, розовом, нежном, с тонким слоем дрожащего желе на румяной корочке, да еще завернутом в капустные листья и политым чесночным соусом с перетертой зеленью. Ах, братья, мои муки невыносимы!

– Так уйди из монастыря, – сказал ему Ульрих.

– Уйти в другой монастырь? Что в этом проку? Везде одно и то же, – безнадежно махнул рукой Якоб.

– Я говорю о том, чтобы вообще бросить монашество.

– Ты шутишь? Или издеваешься надо мной? – Якоб растерянно взглянул на Ульриха. – Ты предлагаешь мне стать расстригой?

– Я и сам им стану.

– Ты боишься мести аббата? – с пониманием спросил Иоганн.

– Нет, не боюсь. Я не боюсь ничьей мести. Все мы в руках Господа, и судьба наша определена Им. Без воли Его ни один волос не упадет с головы человека, – убежденно отвечал Ульрих. – Не страх гонит меня из монастыря, а приверженность к Христу. Когда я приехал сюда, я надеялся найти здесь святость. Однако Бог привел меня в монастырь как раз за тем, наверное, чтобы я увидел, – ее тут нет, и быть не может. Именно благодаря жизни в монастыре, я прозрел и понял то, о чем вам уже сказал, – лишь Бог свят.

Пейзаж с монастырем.