Причем Германии о подобном шаге ничего известно не было. И на это имелись свои причины – она слишком резко на такое отреагировала бы. Поэтому о подобных разногласиях в Вене при императоре Карле I предпочитали умалчивать. Но одно можно сказать наверняка – противник в самый неподходящий для нас момент всегда замечал расхождение в намерениях Центральных держав. И эту «заслугу» в полной мере могли приписать себе император Карл I и граф Чернин.

Переговоры с Румынией проходили напряженно. Ведь в свое время она присоединилась к нашим врагам без какой-либо веской причины, исходя только из жажды завоеваний, и потерпела поражение в честном бою. Для нее война закончилась, но Центральным державам приходилось ее продолжать. Поэтому Румынию надлежало лишить по крайней мере тех элементов, которые представляли собой постоянную опасность и при подходящем случае могли возобновить сопротивление. К таковым же элементам относились королевский дом, посланники Антанты и армия.

Однако из этого ничего не вышло. Те пути, которые должны были сохранить противнику лицо, явились дорогой не к миру, а к новым набегам. При этом корректировка границ, которую Венгрия считала необходимой для защиты от румынских «попыток освобождения», также стала жертвой лозунга «мира без аннексий». Вдобавок ко всему, опираясь на лозунг «права наций на самоопределение», Румыния в 1918 году захватила Трансильванию, где проживали немцы и венгры. И это при продолжавшихся утверждениях наших врагов, что именно предлагавшиеся нами условия мира основывались только на праве сильного, тогда как Антанты – на соблюдении законов права и справедливости. Кто же не верит в это, заклинала вражеская пропаганда, является просто варваром, бошем[80] или гунном.

Румыния была вынуждена уступить только по вопросу о Добрудже. Причем если бы Центральные державы могли решать его в одиночку, то и здесь они создали бы румынам пути для сохранения их лица. Однако уважение к позиции Болгарии заставляло наших миротворцев проявлять по данной проблеме совершенно несвойственную им энергию[81]. Тем не менее дальнейшая судьба Добруджи, к сожалению, так и осталась нерешенной, что окончательно испортило настроения в самой Болгарии и осложнило положение доброжелательно настроенного к нам болгарского премьер-министра Василя Радославова, облегчив одновременно ведение соответствующей пропаганды Антантой и ее сторонниками. Не случайно немецкий офицер связи постоянно обращал внимание своего руководства на то, что решение вопроса о Добрудже окажет гораздо более сильное влияние на верность Болгарии своему союзническому долгу, чем любые красивые слова.

Ранее уже говорилось, что у Центральных держав перед началом переговоров в Брест-Литовске в отношении будущего Польши возникли разногласия. Новый же вариант решения польского вопроса, так называемое «решение по кандидатам», согласно которому Польша могла выбрать себе правителя из Германии или Австрии при полном сохранении своего права на самоопределение, ничего существенного в имевшихся разногласиях тоже не изменил. Спорным по-прежнему оставался прежде всего вопрос о переустройстве прусско-польской границы.

Во время перерыва в брестских переговорах польский вопрос в начале января 1918 года снова обсуждался в Берлине. Тогда после доклада генерала Гофмана, на котором Людендорф не присутствовал, кайзер Вильгельм II в вопросе о границах, по-видимому, решил уступить и требовать только учета экономических интересов.

После этого Людендорф почувствовал себя – и не без оснований – обойденным, а также утратившим доверие императора и сделал соответствующие выводы. При этом, насколько мне известно, Людендорф почувствовал себя задетым не самим императорским решением, а характером его принятия. Он не занялся саботажем, а просто попытался отстоять таким способом свою позицию. Поэтому когда император Вильгельм II от своего решения по пограничному вопросу отказался, то Людендорф решил остаться. После этого переговоры в Бресте продолжились, но по-прежнему без какой-либо четко определенной установки.

В начале февраля того же 1918 года в Берлине снова прошли переговоры, на которых от Австро-Венгрии присутствовали граф Чернин и «генерал от снабжения продовольствием» фон Ландмер. Заседание проходило в малом зале здания резиденции рейхсканцлера, где на нас свысока, как на эпигонов[82], с большой картины взирал Бисмарк. На этом совещании вновь обсуждался польский вопрос, где известную австрийскую точку зрения довольно умело отстаивал граф Чернин, а Людендорф излагал соображения военного характера, на которых основывались требования исправления прусско-польской границы. Решение же оставалось за рейхсканцлером.

Однако, поскольку он так и «не смог прийти к окончательному решению польского вопроса», предоставил слово государственному секретарю фон Кюльману. Последний же не стал опровергать взгляды Верховного командования, но и не присоединился к графу Чернину. Тогда внезапно все поняли, что нерешенными остались также и столь многочисленные экономические вопросы. Поэтому было решено, что сначала по данной проблематике в плотном контакте друг с другом поработают соответствующие министры, а затем участники совещания соберутся еще раз.

Таким образом, недобросовестная политика продолжалась. Ведь за полтора года не нашлось времени даже на то, чтобы закончить подготовительные работы. Поэтому разве можно при подобных обстоятельствах действительно серьезно все сваливать на то, что Верховное командование действовало «в стесненных условиях»?

Те переговоры в Берлине были примечательны еще и тем, что Австро-Венгрия заняла позицию, согласно которой союзный договор никоим образом не обязывал ее продолжать борьбу в завоевательных целях Германии. По мнению ее представителей, сохранение существовавшего до войны положения означало бы не что иное, как выполнение союзнических обязательств.

Германия же со своей стороны подчеркивала, что под сохранением существовавшего до войны положения следует понимать не только старые границы, но и великодержавность, особенно в экономическом отношении. Поэтому пересмотр границ, необходимый для восстановления и обеспечения безопасности, является не завоеванием, а лишь основой для восстановления прежней мощи.

Вскоре Австро-Венгрия продемонстрировала свою позицию на деле. Когда Германия возобновила боевые действия с русскими и вторглась в Россию, союзник остался безучастным наблюдателем, так как он якобы не был обязан участвовать в немецких завоеваниях. Фон Штрауссенбург, которого я попросил вмешаться, предпринять что-либо оказался бессилен, сославшись на то, что данный вопрос является политическим. Это были врата с односторонним движением, которые открывались только в том случае, если австрийские интересы требовали, чтобы Германия оказала Австро-Венгрии военную помощь.

Конечно, с военной точки зрения невмешательство союзника в некоторой степени можно было оправдать тем, что на тогдашнем огромном Русском фронте к северо-востоку от Брест-Литовска оставалось всего несколько австро-венгерских батальонов. Однако ситуация сразу же изменилась, когда военное вмешательство стало необходимым и на Украине.

Тогда министр-президент Цислейтании Эрнст Зайдлер фон Фойхтенегг намеревался добиться одобрения бюджета на первое полугодие 1918 года. Социал-демократы же поставили свое согласие в зависимость от прекращения любых военных действий на Востоке. Однако, когда Германия из района Луцка вторглась