— Да потому, — ляпнул мальчик, — что Кант никогда не выезжализ Кенигсберга, а мысль его обнимала весь мир.

Лицо Павла так помрачнело, что Евгений даже струхнул.

— А что такое, маленький человечек, знаете вы о Канте? —сурово спросил он.

Молнией промелькнуло в голове юного принца запоздалоевоспоминание о решительном отвращении, которое испытывал русский императорвообще ко всем философам (в противоположность, между прочим, своей матушке!).

— Я ничего не знаю о его творениях, — быстро нашелся Евгений,— они для меня— иероглифы. Но сам он сделался историческим лицом, и его необходят молчанием на уроках истории.

Отчего-то слова эти привели императора в исступленныйвосторг. Он пожал Евгению руки, несколько раз потряс за плечи, послал воздушныйпоцелуй и удалился, напевая.

Едва принц вернулся в покои, отведенные ему для жилья, какот имени императора ему передали мальтийский орден (высшее отличие, какоетолько мог даровать Павел понравившемуся ему человеку!) А потрясенный генералДибич передал своему подопечному слова, сказанные ему императором: “Благодарювас, генерал, за сопровождение принца; он теперь мой навсегда. Он превосходитмои ожидания, и будет, я уверен, вполне соответствовать моим намерениям”.

После этого в госте вполне официально признали новогоцарского любимца, и всяк норовил заискивать пред ним. От визитеров и просителейему некуда было деться — даже и великие князья смотрели на него особенноласково, Евгения поразило, что при дворе все, за исключением графа Палена,носившего белый мундир, были одеты в мундиры мальтийских рыцарей.

Граф Кутайсов, со своим белым, высоко взбитым коком ипривычкой высоко вскидывать голову, казался ему похожим не смешногокрасно-белого попугая. И принц втихомолку хихикал над ним. А вообще веселого вМихайловском дворце он находил мало. Даже застолье здесь было унылым,поспешным, так как у императора все было расписано по часам.

Как только он вставал, все тоже вскакивали на ноги. Ужинначинался в половине девятого и заканчивался ровно в девять. Разговаривали заужином мало: блюда следовали одно за другим так быстро, что не то что болтать —поесть толком было невозможно! Во время одного из таких ужинов и произошелслучай, имевший большое значение не только для маленького принца, но также идля всей страны, потому что именно это происшествие, возможно, ускорило течениепоследующих событий.

Евгений только что приступил к мороженому, как прислугаподала ему знак, что император готовится вставать из-за стола. К несчастью,шпоры принца запутались в скатерти, и высвободить их он никак не мог. И когдастоявший позади паж выхватил из-под него стул, чтобы помочь встать, принцвместо этого шлепнулся на пол!

Все захохотали, потому что засмеялся император. Но вдруглицо его стало серьезным, даже суровым. Спросив Евгения с участием, не ушибсяли он, государь торопливо вышел, приказав Дибичу следовать за ним.

Когда генерал воротился, он был на себя не похож. Едвадождавшись, когда принц воротится в свои покои, он рухнул перед ним на колени иначал целовать ему руки.

Евгений даже счел, что воспитатель его выпил лишнего. Правоже, он шатался, как пьяный, и слова его были невнятны. Наконец принцу удалосьразобрать:

— Возлюбленный, добрейший господин! Что я слышал? Возможноли это? Вас ожидает великокняжеский титул, штатгальтерство, вице — королевство!

Евгений уставился на генерала непонимающе, и тот наконец-тооткрыл ему замысел Павла:

— Он хочет вас усыновить!

Вскоре по дворцу поползли слухи, что Дибич не ошибался.Павел решил женить юного принца на одной из своих дочерей, Екатерине, усыновитьи назначить своим наследником. Государыню и остальных детей он намеревалсязаточить в монастырь. Более того! Княгиня Гагарина и Кутайсов сами слышали, какПавел ворчал: “Еще немного, и я принужден буду отрубить некогда дорогие мнеголовы!”

Слухи об этом мгновенно выметнулись из дворца и сталиизвестны в городе. Что характерно, они были всеми встречены с полным доверием.В глазах света Павел был способен на все, на все абсолютно для удовлетворениясвоих страстей и причуд. Заточить в крепость сыновей и назначить наследникомпрестола толстенького немчика? Нет ничего невероятного. Сослать в монастырь иливовсе убить жену, чтобы жениться даже не на фаворитке своей, княгине Гагариной,а на французской шлюхе? Более чем возможно! Павла откровенно считалисумасшедшим. Он сеял вокруг себя страх, смятение и некое общее предчувствиепугающих, но желанных событий. Всюду звучало одно: “Это не может дольшепродолжаться!” Сам Константин Павлович как-то сказал горько: “Мой отец объявилвоину здравому смыслу с твердым намерением никогда не заключать мир!”

А что же великий князь Александр? Ведь решение Павланазначить наследником Евгения Вюртембергского касалось, прежде всего, старшегосына императора, которого еще Екатерина мечтала посадить на трон в обход Павла?

Настроение Александра понять было трудно.

Он был назначен шефом Семеновского полка; Константин —Измайловского. Александр, кроме того, был назначен военным губернаторомПетербурга. Ему были подчинены военный комендант сего города, комендант крепостии петербургский обер-полицмейстер. Каждое утро в семь часов и каждый вечер ввосемь великий князь подавал императору рапорт. При этом необходимо было даватьотчет о мельчайших подробностях, относящихся до гарнизона, до всех карауловгорода, до конных патрулей, разъезжавших в нем и его окрестностях, и замалейшую ошибку давался строгий выговор.

Великий князь был еще молод, характер его был робок, крометого, он был близорук и немного глуховат (между прочим, последствия бабушкиноговоспитания: желая воспитать во внуке особенную храбрость, Екатерина стараласьприучить его с младенчества к звукам пушечной пальбы). При таких чертахдолжность шефа полка отнюдь не была для него синекурой и стоила многихбессонных ночей. Оба великих князя смертельно боялись своего непредсказуемогоотца, и, когда он смотрел сколько ни будь сердито, они бледнели и дрожали, какдва осиновых листка.

При этом они всегда искали покровительства у других — вместотого чтобы иметь возможность самим его оказывать, как это можно было ожидать отлюдей с таким высоким положением. Вот почему они сначала внушали мало уваженияи были не очень-то популярны в придворной среде и в гвардии.