Бывший приказчик, этот мстительный человек обладалдовольно-таки изощренным умом, за что его и ценил Емельян Пугачев. Да игосударыня считала Аристова одним из опаснейших пособников фальшивогоимператора Петра Федоровича. Оказавшись в плену, Сергей Уланов умудрилсяпослать одного из своих преданных слуг (не все слепо кинулись под крылосамозваного царя, многие сохранили верность господам!) в расположение войск генералаМихельсона. В эту пору войска смыкали окружение, и Аристов не мог придумать,как из него выйти. Задуман был лихой план: Уланов выводит из окружения Аристоваи самых близких ему мятежников под видом своих собственных крестьян, которых онхочет перевести из арзамасской вотчины в нижегородскую.

Взамен Аристов должен был поклясться, что ни один волосок неупадет более с головы ни одного дворянина, барина, помещика ни в Арзамасе, ни вего окрестностях. Разумеется, Уланов предполагал навести бунтовщиков прямикомна засаду, и Михельсон согласился с этим рискованным планом. Аристов вроде быповерил Уланову, согласился с его планом (земля уже дымилась под ногамиразбойников), однако в последнюю минуту, уже перед выходом отряда, выдвинулусловие: семья проводника должна отправиться вместе с ними. И Уланов принужденбыл согласиться, потому что иначе вся тщательно задуманная операция сорваласьбы.

Отряд выступил в поход, однако Сергей Уланов недооценилхитрости и подозрительности Аристова. Тот выслал вперед лазутчиков, которыеочень скоро натолкнулись на передовые отряды Михельсона и поняли, что прямикомследуют к гибели. Когда это известие донесли до Аристова, первым егопобуждением было снести голову обманщику Уланову, однако он сдержал себя… длятого, чтобы убить на его глазах жену и сына.

Потом досталось саблей и Уланову, однако он был подобран темже преданным слугой и только чудом выжил, хотя и не хотел жить. Кстати сказать,отряд Аристова был все-таки настигнут правительственными войсками и разгромлен,так что жертва Уланова все же не пропала даром. Но это мало облегчило его душу.С тех пор он вел существование уединенное, угрюмое и, женившись на старости летна барышне Талызиной, сделал последнюю отчаянную попытку обрести семейноесчастье.

Не Алексею судить, удалось ли отцу стать счастливым. Едвали! Над ним, конечно, всю жизнь довлели чудовищные воспоминания о том, как онсам, своими, можно сказать, руками перерезал горло любимой жене и сыну. Во имядолга, во имя чести, во имя Отечества.

Не странно ли что второй сын его, Алексей, тоже вынужден вчем-то повторить судьбу отца? Конечно, по сравнению с жертвой Уланова —старшего дань младшего Уланова на алтарь Отечества — так, мелочь, нуль безпалочки, всего лишь безымянное воспоминание, но господи боже ж ты мой, какболело, как ныло его сердце в тот миг, когда он с усилием разомкнул пересохшиеуста и. выдавил:

— Это была женщина…

Он лежал ничком, вжавшись лицом в пол, а потому не могвидеть, как князь Каразин резко шатнулся назад, словно слова Алексеевыобернулись полновесным кулачным ударом.

— Женщина? Какая еще женщина?! — воскликнул он изумленно. Итолько головой покачал, получив едва слышный ответ:

— Этого, сударь, мне неведомо…

Той зимой столица была весьма неприглядна… Погода, и всегдав эту пору неприветливая, казалась особенно немилостивой. Солнце почти непоказывалось на низко нависшем сером небе. Люди с трудом заставляли себявыходить из дому. И не только из-за погоды! Полиция усиливала меры стро — гостидо такой степени, что вся столица, чудилось, находится на осадном положении. Вдевять вечера уже ставили на главных улицах заставы, через которые никого не пропускали,только врачей и акушеров.

Это последнее узаконение вызвало судорожные улыбки нанекоторых лицах: ведь, как было известно, сам император скоро ожидает вМихайловском дворце разрешения от бремени двух особ, с которыми он в это времябыл близок. Одна из них была княгиня Гагарина, другая — камер — юнгфера, апопросту — горничная императрицы, госпожа Юрьева. Все это было бы смешно, когдабы не было так грустно! Общее настроение было такое: “Сам бог нас оставил!”

Не удивительно ли, что все, куда ни кинь, причину этогоявления видели только в одном человеке. Русский царь плох, поэтому “сам бог насоставил”! Необходимость решительного шага витала в воздухе, об этом говорилидаже извозчики, даже в питейных заведениях то шептались, то болтали о скорыхпеременах.

Что доходило из этих слухов до Павла? Чему он верил, чему несчитал нужным верить? Его наружным спокойствием нельзя было утешаться. Носыновние чувства… Петр Алексеевич Пален, человек на редкость холодноготемперамента, расчетливый, умный, обаятельный, хитрый, мудрый, вероломный и вто же время умеющий быть беззаветно преданным неким понятным только емуидеалам, он понимал, или ему казалось, что он понимает, те причины, которыевнешне заставляли Александра колебаться и отмалчиваться в ответ на всесделанные ему намеки.

Однако он не собирался оставлять великого князя в покое иждал только удобного случая, чтобы им воспользоваться. Случай все не шел… ТогдаПален решил рискнуть так, как умел это делать только он один — он, кого сами жекур-ляндцы называли pfiffig — хитрый, лукавый.

Конечно, pfiffig, конечно… только во имя чего? Пален ничегоне потерял при Павле, карьера его была стремительна, он сосредоточил в своихруках высшие посты в государстве, власть его была почти неограниченна. Паленбыл тем редким типом царедворца, который служил не императору, а империи, нецарю, а царству, не государю, а государству. Он служил великой, могучей,непобедимой, православной Российской империи.

Ее международному престижу, ее прошлому и будущему! Ачеловек, руководивший этой империей, делал все, чтобы уничтожить идеалы Палена,вдребезги разбить их. Вот почему Петр Алексеевич был готов не только кперевороту, но и к цареубийству. Вот почему не боялся рискованных шагов. “Богнадоумил меня”, — скажет он потом. Да, возможно, он был единственным человеком,которого в ту пору бог воистину не оставил!

…Это произошло 9 марта. Придя, по обыкновению, к императорурано утром, в семь часов, Петр Алексеевич застал Павла очень озабоченным и непросто серьезным, но даже мрачным. Император стоял под дверью и, едва министрвошел, захлопнул за ним дверь и последовал к столу за его спиной. Паленнасторожился, однако оставался внешне спокоен. Тем временем Павел забежалвперед и несколько мгновений разглядывал своего министра с новым,подозрительным, изучающим выражением. Потом выпалил:

— Вы были в Петербурге в 1762 году? — Да, государь, — кивнулПален, начиная понимать, куда ветер дует, и придавая лицу своему выражениеистинного pfiffiga: самое что ни на есть непонимающее. — Но что вы хотите этимсказать, ваше величество?