Однако времена меняются. Популярность Александра росла,поскольку росла ненависть к его отцу. Великого князя считали очень добрымчеловеком. Рассказывали, что иногда он бросался на колени, заступаясь за жертвгосударева гнева, становившихся все более многочисленными. Павел не простогрубо обрывал его просьбы, но даже толкал ногой в лицо.

Говорили, что Александр вставил в одно из окон своих покоевзрительную трубу, около которой постоянно дежурил доверенный слуга, чтобыкараулить тех несчастных, которых повезут через Царицын луг в Сибирь — прямикомс плац-парада, как несчастного Сибирского. При появлении зловещей тройки другойслуга должен был скакать к заставе, чтобы передать пособие сосланному…

Да, Александр открыто считал отца своего тираном и понимал,что от него можно ждать любых неприятностей, а то и откровенного злодейства. Сдругой стороны, Павел и сам был вечно настороже — он следил за каждым шагомсвоего наследника, пробовал застать его врасплох, часто неожиданно входил в егокомнаты. Что он надеялся обнаружить? Сына, репетирующего свою тронную речь? Богвесть…

Однажды, впрочем, императору повезло. На столе Александра оннашел раскрытую книгу. Это была трагедия Вольтера “Брут”, раскрытая настранице, где находился следующий стих:

“Rome est libre, il suffit, rendons graces aux dieux!” [41]

Молча воротясь к себе, Павел поручил Кутайсову отнести ксыну “Историю Петра Великого”, раскрытую на той странице, где находился рассказо смерти царевича Алексея…

Вообще-то вся царская семья всегда желала, чтобы Павлакто-нибудь сверг. Даже преданный Павлу Ростопчин цинично писал в это время:“Великий князь Александр ненавидит отца, великий князь Константин его боится;дочери, воспитанные матерью, смотрят на него с отвращением, и все это улыбаетсяи желало бы видеть его обращенным во прах”.

Александр мечтал, чтобы “безумный тиран” пересталцарствовать и мучить всех, начиная с самых близких ему людей. Каким, образомдостичь этого? Сын не знал и не хотел знать. Он предпочитал вздыхать и молчастрадать. Образ мыслей его был неуловим, сердце непроницаемо.

Павел считал его кротость слабохарактерностью, а егосдержанность — лицемерием, в чем он, впрочем, не слишком отступал от истины.Однако были люди, которым необходим был другой Александр: сильный ирешительный, во всяком случае, переставший колебаться в выборе между камерой вПетропавловской крепости, а то и эшафотом, с одной стороны и троном Российскойимперии с другой. Уже более года в недрах придворного общества вызревал заговорпо свержению Павла с престола.

Самое удивительное в этом предприятии было то, что человек,ради которого он был подготовлен, человек, ради которого заговорщики готовыбыли расстаться с головами, изо всех сил делал вид, что знать ни о чем таком незнает, что никакого комплота вовсе не существует! Создавалось впечатление, чтовеликого князя хотят посадить на трон силком.

Но времени на колебания у него больше не оставалось. Знамяпобеды не может стоять зачехленным в углу — оно должно развеваться передполками! И если нет ветра, чтобы заставить его вольно реять, — значит, знаменосецдолжен размахивать им, чтобы создать иллюзию победного шествия.

Роль знаменосца в данном случае сыграл граф фон дер Пален.

А? Что? — глупо спросил Алексей, не отводя взора от глазкнязя. Выражения их разглядеть было совершенно невозможно в пляшущих отсветах,и поэтому нашему герою то мнилось, что Каразин смотрит на него с ужасом, как иподобает смотреть на привидение, то с угрозою, чуя, что место его предказаступил самозванец. Во всяком случае, глядел он выжидательно и с явным нетерпениемждал ответа.

“Может, решит, будто два призрака что-нибудь попутали ивместо его прадедушки другой инвалид явился? — мелькнула суматошная,бестолковая мыслишка. — Хотя нет, я ж его потомком называл, стало быть, я иесть его предок. Надо как-то отвираться. А как?!”

Совершенно ничего не шло в голову. Удрать разве? Но князьпреграждает дорогу. Толкнуть его посильнее и дать деру? Тогда уж надо вообще издому бежать, потому что князь поднимет тревогу, Алексею не затаиться, неспрятаться. Бежать, снова скитаться, голодать, снова превратиться в гонимоговсеми преступника… А, ладно! Знать, судьба такая неудачная. Хотя не столь ужнеудачная. Предупреждение насчет княгини и аббата и их злодейских замыслов ужепередано, главное сделано, ну а о своей никчемной участи можно и позабыть.Солдат захватил неприятельское знамя, но пуля пронзила ему сердце. Царство, таксказать, небесное. Вот только Прошку жалко, достанется ему на орехи, когдастанет известно, кто князю голову морочил.

Алексей уже сделал некое движение, готовясь посильнееоттолкнуть хозяина дома, чтобы удариться в бегство, как вдруг замер. А что,если князь, узрев его бегство и поняв, что с ним шутки шутили, сочтет и словаего шуткою? И тогда… “Ад майорем деи глориам!” Случайно ли, что в этом девизеиезуитов первое слово звучит как “ад”?

Нет. Бежать нельзя. Надобно трепыхаться дальше! Наш солдатне погиб, а только ранен и еще может стрелять, рубить, колоть.

— Да вы, драгоценный прадедушка, как я погляжу, большойшалун, — перебил его мысли суровый голос князя. — Мыслимое ли дело — уж третьепоколение своим потомкам головы морочить! Ну прямо инвалид он, инвалид,одноногий он, одноногий! Куды! Вон, деревяшка-то под согнутую коленкуподвязана, нога у вас вполне на месте: Что правая, что левая. Немудренозапутаться было. Не пойму, достопочтенный предок, какова причинашарлатанствовать? А может, сударь, у вас там, в райских кущах, лекаризнаменитые собраны, кои способны все хвори исцелять? Ну да, — кивнул князь какбы сам себе, — говорят же, что смерть все болезни лечит. Но, не уж то инедостающие члены наращивать научились? Эх, жаль, нельзя нашим военным лекарямк вашим на выучку отправиться! То есть отправиться-то можно, но что толку будетот той выучки, если они назад потом не воротятся?

Князь, чудилось, разговаривал сам с собой, причем голос егозвучал до того серьезно и задумчиво, что случайный человек вполне мог принятьего слова за чистую монету. И только Алексей, в котором каждый нерв былнапряжен, словно туго натянутая струна, различал насмешку и даже издевку в каждомслове, да что там — в каждом звуке! Не было сомнения: Василий Львович понял,что его бесстыдно дурачат, и, хоть воли гневу своему еще не давал, уже можнобыло вообразить, какие громы и молнии обрушит он на голову дерзеца.