Да… маскарад Алексея закончился полным провалом. Быть емубитому, быть ему посажену в рогатки, а то и сдану властям. Конечно, выдадут егокак беглого крепостного, но и до изобличения его несовершенного преступленияявно дойдет дело. Сейчас Алексею казалось, что весь мир вновь ополчился противнего, а Случай-мужик столь же неумолим и безжалостен, сколь и баба-Судьба.Опустошение настало в душе, полное опустошение, тоска налетела, крылом — своимнакрыла, смяла, и только одно еще живое, искреннее чувство трепыхалось в нем:горе от того, что теперь-то князь точно не поверит его изобличениям, сочтет ихтаким же дерзким паскудством, как и сам маскарад.

Все напрасно, напрасно все! Неужто быть России накрытойстрашной черной тенью унии? От мысли этой впору было взвыть… ну, наш герой ивзвыл, рухнув на колени так порывисто, что плохо пристегнутая деревяшкаотвалилась и откатилась в сторону, погрохатывая в подголосок его отчаянноймольбе:

— Ваше сиятельство, со мной что хотите делайте, толькоповерьте! Сам, своими ушами слышал я, как аббат Флориан наставлял вашу супругу,чтобы вы передали письмо отца Губера государю императору. Вы-де согласитесь,поскольку жаждете снова при дворе оказаться в высокой должности. А государьобрадуется, что теперь можно от убийц его батюшки отворотиться и себя белым —белешеньким перед зарубежными монархами выставить. А коли заупрямится АлександрПавлович, то ему надобно будет письмишко предъявить некое, где великий князь“добро” дает на цареубийство. Сие письмо у генерала Талызина ранее хранилось, атеперь у него украдено невесть кем, но это иезуитам не помеха, они фальшивкуизваляют, им ведь совесть не за страх, а честь не за стыд!

— Совесть не за страх, а честь не за стыд… — задумчивоповторил князь, и Алексей быстро перевел дыхание, спекшееся от стремительной иотчаянной речи. — Хорошо сказано! Право слово, ты настолько хорошо осведомлен,мой юный друг, что таким осведомленным могло быть лишь истинное привидение,способное проникать сквозь стены в запертые помещения или хотя бы… проницать ихвзором.

Кабы Алексей не стоял на коленях, он при этих словахнепременно покачнулся бы, ну а так — стойко снес намек, глазом даже не моргнул.

— Однако же говоришь ты страшные вещи и даже чудовищные, —так же размеренно, раздумчиво продолжал князь, глядя на него сверху вниз. — Ипризываешь меня поверить тебе… тебе, кто меня только что пытался одурачитьсамым, что ни на есть смехотворным и позорным образом. А ведь я тебя узналсразу, с одного только взгляда, и озлился непомерно, и потому лишь неизуродовал твою дурацкую рожу этим вот шандалом, — князь угрожающе покачалтрехсвечником, и Алексей похолодел, представив, во что превратил бы его лицохороший удар, нанесенный от души и со всего плеча (небось не только изуродованостался бы, но и пал с раскроенной головой!..), — потому лишь, говорю, удержалсебя, что ты мою дочь от грабежа, а может, и от насилия да смерти спас, себя втом деле не пощадив.

Но ежели ты думаешь, что впредь тебе все будет дозволено, —то здесь, друг мой, ты жестоко ошибся. Ежели ведет тебя не расчет, не желаниепоквитаться с неблагосклонной к тебе княгинею, не надежда урвать какой-то свойкус в той буче-свалке, которая теперь непременно поднимется и в доме нашем, иво дворце императорском (знаешь, по пословице: “Орлы дерутся, а молодицам перьядостаются!”), то чистоту своих намерений ты мне должен доказать. Понял?Доказать, ежели не хочешь выйти отсюда в колодках!

— Иначе и не выйду, — пробормотал Алексей, повесив голову иокончательно смиряясь с тем, что дело его проиграно по всем статьям, спасениянет. Больше всего ему хотелось сейчас лечь ничком и заплакать, пожалеть себя,неповинного страдальца, жертву чьей-то злобищи непомерной, чьих-то происков.Но… солдаты ведь не плачут, когда они в бою, разве что потом, когда ранысчитают, однако бой Алексея Уланова еще не кончен был.

— Иначе и не выйду! Вы думаете, я кто? Крепак беглый? Ахкабы так! Но нет, я племянник генерала Петра Алёксандровича Талызина иразыскиваюсь ныне властями по обвинению в его убийстве. Вот, сам я в ваши рукипредался с потрохами, со всей жизнью моей, что хотите, то со мной и творите, акакие еще доказательства искренности моей представить, не ведаю, да и нет их уменя!

Брови князя взлетели.

— Да, не думал, не гадал, а судьбину повстречал, —пробормотал он как бы про себя, а потом пристально уставился на Алексея: —Слышал я об сем деле, о завещании деда твоего слышал, о бегстве твоем.Говоришь, не убивал генерала?

— Не убивал, — кивнул наш герой как мог твердо. — Как бог нанебе свят. Он все видит, он солгать не даст.

— Ну, бог один, а нас много, — пожал плечами князь. — Развеуследишь за всяким клятвопреступлением? Давай уж лучше обойдемся без него, каки подобает мужчинам. Ты вполне можешь на своем голубом глазу солгать мне чтоугодно, а я уж сам должен решить, верить тебе или нет. Верю, что не убивалТалызина, — значит, должен верить, что и супругу мою не облыгаешь, что и впрямьона соблазнена католиком, как на прелюбодейство, так и на государеву измену.Вот такая получается у нас палка о двух концах!

После сих слов князь умолк, и молчал он столь долго, что нашгерой не выдержал таки. Крепился, слово давал себе мысленно — молчать, смиреннои покорно ждать решения своей участи, но все же не вытерпел.

— И что же скажете, ваше сиятельство? — слабо шевеля губами,спросил Алексей неживым голосом. — Каково будет ваше решение?

— Есть одно, что, бесспорно, безоговорочно свидетельствует втвою пользу, — холодно, как бы даже с неудовольствием оттого, что этосвидетельство существует — таки, проговорил Василий Львович.

— И это, как ни странно, именно то, что было принятогосподами дознавателями за основную улику против тебя. Завещание, в коем тыпризнан основным и главным наследником баснословного состояния. Уж такуюмалость ты мог бы сделать, ежели бы и впрямь дядюшку прикончил, — спрятал быто, что изобличает твою заинтересованность.

— Вот именно! — воодушевленно возопил наш герой. — И я также думал: где ваша логика, господа дознаватели? А ее у них и в помине нету. Новы… как же вы сразу обо всем догадались, как же самое главное разглядели?

— Господа дознаватели видели тебя одним: не проспавшимсяувальнем деревенским, который сам себя загубил своей алчностью, но и двух словв свою защиту связать не может, — усмехнулся Василий Львович.